Филипп, сидя на приступке, отбивал косу, а Анна пахтала масло, когда Митрий вошел к ним на двор.
— А! Воронежский! — воскликнул Филипп, бросая косу и брусок.
— С приходом, Митюша! Милости просим в избу, бражки нашей отведать! — приветствовала хлебосольная Анна.
Вошли в избу. Митрия посадили за стол, накрытый чистым столешником, поставили перед ним кувшин с брагой, наклали пирогов с кашей и стали расспрашивать.
— Поди, тебе теперича на деревню-то и глядеть не хотца! — сказала Анна, посмеиваясь. — Нагляделся чебось чудес в городе-то, а?
— Нагляделся! — со вздохом сказал Митрий.
— Что же, хорошо, чай?
— Хорошо-то оно, хорошо... да только кому другому, а не нашему брату. Нет, ну их к шуту!., а как в свое село-то вошел, так мне здесь каждый кустик мил, словно родной... а там... чисто в лесу, право слово... ажно страшно!
— Правильно! — воскликнул Филипп. — Правильно говоришь, Митюха! Да ты давай мне тыщи, я в город жить не пойду! Ей-богу!
— А больно ты там нужон! — сказала Анна насмешливо. — Тоже выискался... тыщи! Кто тебе тыщи-то даст? Медного гроша не дадут за тебя в городе-то, вот что!
— А мне и не надо, плевать я хотел! Я, брат, здесь сам себе барин, а в городе-то всякому кланяться надо. А я кланяться не хочу. За что я буду кланяться? Ну-ка? Пущай мне, мужику, покланяются, вот что! — хорохорился Филипп.
— Во-во-во... это самое! — согласился с ним Дмитрий задумчиво. — Там, тетушка Анна, точно, всякому кланяйся... Ну, а уж чтобы они нам кланялись... это подожди, дядя Филипп!.. Это уж подождать, должно, надоть, верно слово! — с резким смехом добавил он.
— То-то, то-то и я говорю! — подхватила Анна.— Уж очень он занесся, распузырился — фу ты, ну ты! Важная, подумаешь, штука! Еле уж дышим, уж только бы, только бы как-нибудь, а ведь поди ты, распушился, — пущай ему кланяются! Кто кланяться-то будет?
— Покланяются! — стоял на своем Филипп. — А ты уж думаешь, мужик-то ни на что не нужон? Нужо-о-н! Небось! Хлебушка захотят — покланяются и мужичку, — это небо-о-сь!
— Да кто его у тебя просит, — ты сам его на базар возишь да еще кланяешься, чтобы купили, — возразила Анна.
— Это точно, вожу и кланяюсь! А ну-ка вдруг да я не повезу? И никто не повезет? Кто тогда кланяться-то придет, а? Небось подопрет, так и нам покланяются! Вот ведь что дорого мужичку да приятно... что вот, мол, кормлю всех, — хочу и кормлю, а не хочу— пропадай все с голоду!..
Филипп»воодушевился сознанием своего мужицкого могущества и, стоя перед Анной, при последних словах своих принял такую величественно-комичную позу, что и Анна и Митрий покатились со смеху. Филипп даже обиделся.
— А что ж? Нешто неправду я говорю? — сказал он.
— А ну тебя к шутам! — воскликнула Анна, смеясь. — Вот ведь всегда он так, право слово! Носится-носится да уж и сесть где не знает. Эх, Филя, Филя! Ты бы на себя поглядел, чем мужику гордиться? Живем чисто нищие, ничего-то у нас нет, того-другого не хватает, бьешься-бьешься, вертишься-вертишься, как Антипкин кобель, — какая уж гордость!
Анна перестала смеяться и пригорюнилась; воспоминание о вечных недостатках разбередило ее больное место. Филипп махнул рукой.
— Э, пошла, поехала! Все ей мало, все жадничает... Нищие! Что сказала! Да кабы все такие нищие были, это бы слава богу!..
— Тьфу, тьфу! — отплюнулась Анна. — Да не дай господи!
— Чего же тебе надо-то? Чего надо-то, ты хоть скажи!
— Чего мне надо? — спросила Анна, и лицо ее вдруг расцвело. — Чего мне надо? — повторила она с блестящими глазами. — Вот чего... Первым делом коровенку бы хоть еще завесть... что ж, на эдакую семью, да одна корова, что с ней поделаешь? Ни масла тебе, ни творожку, ни сметанки — откуда наберешь-то? А уж будь две коровы, уж тогда бы у меня всего было!— воодушевляясь все больше и больше, продолжала Анна и даже рукава стала для чего-то засучивать. — Масла набрала бы кадушку — в город отвезла, блины каждый день... кислое молоко без переводу... не то что по дворам побираться, а ко мне бы соседки ходили, — и без отказу!..
— Вон чего она! Вон чего! — подсмеивался Филипп, подталкивая в бок Митрия. Но Анна не слушала его иронических замечаний.