— Эх, тоска какая! — воскликнул он вдруг, будучи не в силах побороть в себе скорбное чувство, которого он не мог ни понять, ни высказать.
Семен вздрогнул и очнулся от своей задумчивости.
— Да, уж житье... А что, Митрий, как ты думаешь насчет этого дела-то, а? — спросил он неуверенно и как будто конфузясь.
— Да что думать-то? — мрачно вымолвил Митрий.
— Ежели и вправду пойтить повиниться... А? Посоветуешь аль нет?
— Известно, посоветую, — еще мрачнее сказал Митрий.
— Ведь уж больно скверно, Митя, а? — продолжал Семен, точно оправдываясь, и в его голосе зазвучали жалобные детские ноты. — Ведь при всем народе... срамота, обида! Да лучше бы меня ножами резали, чем эдак... Не вытерплю я, Митюха, наделаю беды!..
Митрий молчал; замолчал и Семен. Но через минуту он заговорил снова.
— Ну, вот что, Митюха! — сказал он решительно. — Пойду, поклонюсь... виноват — не виноват, ударюсь лбом об пол, — на! (Он захохотал громко и злобно.) Только вот что... иди и ты со мной... невмоготу одному!.. Все полегче с товарищем...
Они молча пошли вперед. Народ еще не совсем угомонился; кое-где скрипели ворота, мелькали огоньки; запоздавшая с ужином баба скликала с улицы своих детей. Вот и латневская изба... Не спят еще. В избе коптит лампочка; собираются ужинать. В окна видна мятущаяся тень Семеновой матери, и на улице слышно, как она то и дело роняет на пол то ухваты, то ножик. Парни остановились, и Митрий слышал, как у Семена шибко-шибко билось сердце.
— Ну, постой... Дай дух перевести... — сказал Семен, силясь подавить свое волнение. — Пойдем к окнам, посмотрим... здесь он, что ли...
Они подошли к избе и, став коленками на завалинку, прильнули к окошкам. Старик Латнев сидел на лавке у стола, сумрачно опустив косматую седую голову на грудь. Глазами он исподлобья следил за женой и кривил губы каждый раз, как она что-нибудь роняла. В углу у печки робко жались девочки-подростки, сестры Семена. Ни говору, ни смеху...
— Вот у нас всегда так... — лихорадочно шепнул Семен. — Чисто каторжные...
В эту минуту старик вдруг поднял голову и ударил кулаком по столу. Даже Митрий с Семеном вздрогнули за окошком.
— Что же ты, скоро, что ль? — закричал он сварливо. — До утра, что ль, сидеть? Поворачивайся!..
Запуганная баба как раз в это время ставила на стол горшок со щами. Грозный окрик мужа заставил ее вздрогнуть; горшок покачнулся в ее ослабевших руках, и часть щей полилась на пол.
— У-у, дьявол неповоротливый!.. — проворчал старик и, поднявшись с лавки, ударил жену по голове половником.
Семен, весь трясясь и стуча зубами, отскочил от окошка.
— Нет, не могу, не хочу... — выговорил он, задыхаясь. — Родитель... родитель... вот он, родитель-то... Не пойду!.. Не стану!.. Пущай уж лучше порет...
Они перелезли через забор и, путаясь ногами в высокой жирной крапиве, побежали вниз, огородом и к речке. За ними точно гнались... Только под своей любимой старой ракитой они остановились, поглядели друг на друга и передохнули. Семен хрипло засмеялся.
— Ну что, видал? — сказал он. — Вот ему, такому, и кланяйся... Нет уж, пущай кто другой кланяется, а не я... так и Анне скажи. Родитель! Добрая она баба, а по-бабьи судит. Простит он, эдакий, как же!..
— Уж и лют, и лют же! — проговорил Митрий, содрогаясь от мысли, что если бы при его мягком, податливом характере у него был такой же отец, — так он, Митрий, дурачком бы был, непременно дурачком... вроде несчастной Семеновой матери...
— То-то! — отозвался Семен, раскуривая цигарку. — Вот и говори теперь, что делать... Порки, видно, никаким родом не миновать.
— А знаешь что, Семен? — сказал Митрий. — Сходи-ка ты к Андрею Сидорычу... може, он что посоветует? Как там насчет законов и прочего... Может, отвертеться как ни на есть можно?
— Не отвертишься... потому — родитель!.. Ничего не сделаешь. Нет уж, я сам по себе все обдумал... Я знаю, что сделаю!..
— А что? — с некоторым испугом спросил Митрий.
— Ходу дам, вот что! Как только, господи благослови, на суд позовут, меня и след простынет... Удеру. Пущай они там бородами-то потрясут!..
Семен злорадно захохотал, представляя себе, как судьи будут трясти бородами.
— А паспорт где?
— Без паспорта удеру! Эка, не живут, что ли, бес-паспортные! Только ты молчок, Митюха! Чтобы им и не помстилось! Я им покажу, как лягушки прыгают! Ха-ха-ха! Где Сенька? А Сенька — фю-ю-ю!
— Отчаянная твоя башка! — воскликнул Митрий.
Когда приятели разошлись и Митрий вернулся домой, все село уже спало глубоким сном; только Домна не спала, дожидалась мужа и плакала. Митрий осторожно пробрался в клеть, нащупал впотьмах постель и стал укладываться. Домна заплакала еще пуще и громко стала сморкаться.