— Ведь убег! — с каким-то злорадством воскликнул Митрий. — От порки убег! Ведь до того парня довели, что как полоумный сделался! Пойду, говорит, в волостное да на воротах и повешусь — пущай мертвого порют! Вон ведь что выдумал... Насилу я его отговорил. Значит, легко было... А за что? За то, что отцу насупротив сказал, за мать заступался... Тоже думал, что человек, ан место-то настоящее и указали... Иди-ка, ложись, мы тебе всыплем! Ха-ха-ха!..
— Где же он теперь? — спросил Андрей Сидорыч.
— Да кто же его знает! Без паспорта ушел, —- вестей об себе тоже давать не приходится, потому разыщут и не так еще отдерут. Так и мытарится, должно, кое-где... а парень-то какой был хороший!.. Вот она, жизнь-то наша какая, Андрей Сидорыч!
Он замолчал, а Андрей Сидорыч встал, прошелся по комнате и заговорил:
— Ну, Митрий, ты меня прости, — я было на тебя рассердился давеча, думал, ты это зря говоришь. Теперь вижу, что виноват, не понял я тебя. Допекли, брат, тебя здорово! Только вот что я тебе скажу, — много ты со зла и правды сказал, а много и лишнего хватил. Верно ведь, а? Сознайся!..
Митрий исподлобья посмотрел на учителя.
— Не знаю, Андрей Сидорыч... вам, конечно, лучше знать, что к чему. Известно, по-вашему говорить мы не умеем... — угрюмо сказал он.
— Да нет, не то, не то! — с досадой перебил его Андрей Сидорыч. — Напротив, ты очень хорошо говорил, отлично, и мы с женой тебя совершенно поняли.
— Ну, где уж там хорошо! — проворчал Митрий, и ему подумалось, что напрасно он распустил свой язык и что ничего, кроме насмешки, из этого не выйдет.
— Ну, ладно... пусть по-твоему будет, коли не веришь. А теперь ты меня послушай, что я говорить буду. Что насчет темноты и бедности мужицкой, — это ты все верно сказал. Ну, а вот насчет того, что будто мужик — скотина, это неправда... Не скотина он, а такой же человек, как и все, и говорит, и думает он по-человечески, и жить хочет по-человечески, и законы, и права для него такие же, как для всех...
— Права, права... — проговорил Митрий. — А намедни земский как по морде старосту чистил... это тоже права?..
— Ну уж, брат, это на совести земского остается, а по-настоящему никто не имеет права друг другу морду чистить. И если бы мужик это знал, то он тоже не позволил бы этого. А вот в том-то и беда, что он этого не знает, да и научиться-то ему, друг ты мой, было некогда. Ты вспомни-ка о крепостном праве... читал ведь и слыхал о нем... сколько лет мужик в рабстве был, сколько ему пришлось на своей шкуре всякой неправды вывести,— когда тут было ему учиться, а? Дай срок, вот поживет на воле, поучится, узнает законы и права, тогда ты с него и спрашивай. А теперь, брат, это еще рано,— теперь он только еще жить начинает, вот что.
Митрий слушал и больше не возражал: задушевный голос учителя забирался ему в самую душу, затрагивал там какие-то потаенные струны, и струны эти откликались и, казалось, выговаривали те же самые слова и речи... Господи, да ведь то же самое и он когда-то думал, только, может, высказать не умел! И как это верно... и как это хорошо... и все это, значит, правда... А учитель говорил:
—- Конечно, всякий народ бывает, — бывают и изверги, и скоты, — так ведь это и у нас тоже случается. Такие есть, что только и думают о себе, как бы кого ограбить да свой карман набить... я тоже, брат, такой был когда-то! Ну а все-таки и до таких слово божие доходит... Глядишь, человек и пил, и дрался, и развратничал, и людей обижал, — и вдруг все это бросил, опомнился и пошел к нищим и убогим. Отчего? Оттого, что пришел к нему какой-нибудь человек и сказал: «Брось, стыдно так жить!»... Или попалась ему в руки книжка, а в книжке написано: «Люби ближнего как самого себя»... Или ехал он пьяный и скверный из развратного дома, а навстречу ему попалась маленькая девочка и протянула ручку и сказала: «Барин, подай Христа ради!»... Слово божие везде отыщет тебя и всегда тебе напомнит, что ты человек, а не зверь... Этого, Дмитрий, никогда забывать не следует, и если ты понял сам, как надо жить, то иди и другим говори это самое, а если тебя не будут слушать, будут смеяться над тобой, гнать тебя, —.ты не смущайся, не отчаивайся, а делай свое дело. Один раз не послушают, другой не послушают, а третий, может, и послушают... А ты вон сейчас же и в уныние впал, и книжки бросить хочешь, изругаешься. Это малодушие!..
Митрий сидел весь красный и взволнованный, и слова учителя сверлили его в самое сердце. Весь его давешний задор пропал, и он чувствовал себя таким маленьким, жалким. Напротив, учитель казался ему теперь сильным, большим и грозным. А тут еще бородатый старик со стенки сердито хмурится и как будто хочет сказать: «Эх ты, дурак, дурак, а туда же разговаривать!»