Митрий так раздумался обо всех этих делах, что и про своих позабыл. Сухая метель с шорохом билась и стучала в запотевшие окна, ветер выл как бешеный волк, а у него в избе было так тепло и славно. Тихо, никто не кричит, не ругается, сам по себе сиди и что хочешь делай: хочешь — читай, хочешь —думай, хочешь — на деревню ступай... Нет, хорошо эдак жить... только вот своих-то все-таки жалко...
Вдруг дверь растворилась, и, вся занесенная метелью, с красным носом, с побелевшими от холода щеками, в избу вошла Домна.
— Уж и сиверко! — сказала она, постукивая нога об ногу и отряхивая с себя снег.
Обрадованный Митрий бросился к ней помогать.
— Обморозилась небось... — говорил он, стаскивая с нее полушубок. — Ишь, руки-то заколели! И с чего тебе вздумалось по экой погоде!
— Скучилась! — сказала Домна, разоблачаясь и вытаскивая из-за пазухи какой-то узелок. — А ты что ж, не рад, что ль?
— Ну, еще бы не рад! Вот тебе... Только сейчас сижу да думаю: эх, чего-то там наши делают?..
— А я тебе пирожка принесла с картошкой, — у нас ноне пекли. Это тебе батюшка прислал.
— Ну? — воскликнул Митрий весело.
— Право слово, он. Увидел, что я собираюсь, и велел... Ты, говорит, снеси Митюхе-то пирожка... да кланяйся! Кланяется...
— Это ладно! — сказал просиявший Митрий. — Значит, все-таки думает... Эх, ведь хороший он у нас старик, да землей оброс дюже, вот в чем сила. Так-то, Домна!
И, схватив Домну за руки, он поцеловал ее в щеку. От этой неожиданной ласки Домна так и расцвела.
— Ой, ну те!.. — воскликнула она, жеманясь. — Чтой-то ты! Неравно кто увидит!..
— Ну, и что ж такое? И пущай их видят! Чай, ты мне не чужая... Эх, Домна! Что ж, нетто плохо здак-то жить, без брани да без свары?
— Что же... известно... эдак лучше!
— То-то и есть!.. Вот бы и всегда так. Ведь ты думаешь, мне что? Ведь мне не работа претила — работать я сколько хошь могу. Мне тошно было, что врозь мы все! Один — туда, другой — сюда, да брань, да попреки... эх! Вспомнить аж нехорошо...
— А ты уж не поминай... ну ее! — сказала Домна, потупясь.
— Вспомянешь... Да кабы не это, да я бы в жизнь не ушел от вас! Нетто там-то нельзя тоже ребят учить? Собрал к Филиппу в избу да и учи. Так ведь все бы глаза просмолили... Да ну ее, не хочу больше. Так ничего батюшка-то?
— Ничего.
— И прочие здоровы?
— Слава богу. Все кланяются.
— Ну, молодец ты, что пришла. А то, знаешь, сидел я тут, да и того... И хорошо, думается, одному... и кубыть скучно! И сам не знаю, отчего.
— Это с непривычки, — сказала Домна.
— Может, и с непривычки. Ну, а теперь пойду, у старостихи самовар возьму, приволоку воды и будем чай пить.
Он побежал к хозяевам, притащил самовар и начал хлопотать около него. В самый разгар его хозяйственных хлопот в избу вошла хозяйка, высокая, толстая баба, неся что-то в фартуке.
— Иваныч, а Иваныч, я к тебе! — сказала она.
В фартуке у нее что-то закопошилось и запищало.
— Что это такое? — спросил Митрий.
— Да вот жильца нового к тебе принесла! Овца окотилась. Уж прими, а то у нас в избе и так тесно.
— Тащи! — воскликнул Митрий, смеясь. — Это у меня, значит, новый ученик в училище!..
Нового ученика водворили у печки на соломе, а через минуту в избе появилась и его мамаша.
Между тем самовар вскипел, и Митрий усадил жену разливать чай. Домна делала это не совсем ловко, но Митрий был доволен, и вся эта обстановка, — чистота кругом, книги на полках, приодетая жена за самоваром, карты и Некрасов на стене, — нравилась ему и наполняла его сердце спокойствием и довольством. Смутные мечты его сбывались наяву...
Супруги пили чай, беседовали и хохотали. Им было весело, и все их радовало, даже новорожденный ягненок. Митрий до того расходился, что по-Кирюхиному схватил вдруг Домну и начал с ней бороться. Но Домна не поддавалась; поднялась возня, слышался топот, задушенный смех, и наконец все-таки Митрий одолел.