— Пять красных, — невозмутимо отрезал мужик.
— Н-ну!.. — в один голос воскликнули Иван и Кирилл. — Эко что сказал!
И они снова принялись ходить вокруг лошади и щупать ей бока. Около них, как это всегда бывает в подобных случаях, стала собираться толпа. Дело шло всерьез, и всякому любопытно было посмотреть, чем оно кончится. Слышались советы, поощрительные критические замечания, возгласы... «Ты ей в зубы-то смотри!.. Ишь, желтые, — не ленива!.. Под зебры-то ее хорошенько!.. Чего под зебры? Много ты понимаешь! Ты гляди, стать-то какая!.. Запалу нет ли?..»
Шум стоял невообразимый; каждый считал непременным долгом протискаться поближе к лошади, открыть ей рот и заглянуть в зубы, почесать за ухом и т.д. Возбужденные этим гвалтом, обуреваемые сомнениями и желанием приобрести лошадку, — желанием, еще более подогретым толпой и всеобщим вниманием,— отец и сын Жилины совсем потерялись и действовали как в чаду. А хозяин лошади продолжал невозмутимо сидеть на возу и только изредка произносил, вполне уверенный в достоинствах своей лошади: «Чего там смотреть? Лошадь — мертвая!..»
Вдруг один из мужиков, красный, взволнованный и больше других хлопотавший вокруг лошади, словно дело касалось лично его, упомянул имя Потапыча... Мгновенно это было подхвачено толпой. «Прямое дело — Потапыча!.. Надо его спросить!.. Потапыч, он, брат... Не курицу, чай, покупаешь, а лошадь... Навек дело-то!.. Потапыча и есть!..»
— Да где он, Потапыч-то? — спросил Иван.
— В трактире небось сидит... Пошли парня-то, пущай он добежит!
Отрядили за Потапычем Кирюху, и через несколько минут он вернулся с человеком решительного вида, в серой поддевке, в смазных сапогах, с кнутом в руке. Бритое лицо его с большими щетинистыми усами было серьезно, почти строго, черные навыкате глаза смотрели твердо и настойчиво, вся осанка была исполнена необычайного достоинства. При виде его толпа притихла и расступилась, а хозяин лошади потерял свою невозмутимость и беспокойно завозился на возу. Ни на кого не глядя, Потапыч прямо подошел к лошади, заткнул кнут за пояс и, не обращая внимания на Ивана, который, распустив полы халата, беспомощно топтался около него, схватил лошадь за морду. Лошадь рванулась и замотала головой. Потом он поднял ей ногу и поглядел на копыто; потом вытащил кнут и огрел ее по спине; лошадь метнулась, захрапела и осела на задние ноги. Все это было проделано в одну секунду.
— Где хозяин? — спросил Потапыч отрывисто.
Хозяин слез с воза и подошел. Вид у него был далеко не такой уверенный, как давеча.
— Вот он — я, —- сказал он и вдруг прибавил с видом человека, бросающегося в пропасть: — Пять красных, больше никаких!
— Сорок!
— Пять красных!
— Сорок! Сымай шапку, молись богу...
Оба быстро сняли шапки, перекрестились и снова уставились друг на друга, как петухи.
— Сорок!
— Пять красных!
— Сымай шапку, молись богу!.. Сорок с пятаком!
— Пять красных... Ведь это не капуста.
— Тебе говорят, — делом-то, делом сколько? Сымай шапку, давай руку...
Началось что-то неизобразимое словами. Потапыч то наступал на мужика, а мужик от него пятился, то они снова сходились и били друг друга по рукам. То они снимали шапки и крестились, то снова надевали их и опять принимали позу петухов, собирающихся драться. «Сымай шапку!.. Молись богу!.. Сорок два!... Пятишни-цу накинь!.. Лошадь — мертвая!.. Да ты делом, делом-то говори!.. Сымай шапку!.. Молись богу!.. По рукам, что ль?..» Слова так и сыпались, как горох, так что постороннему трудно было понять, в чем дело; пот с обоих валил градом, голоса охрипли. Все с разинутыми ртами, с выпученными глазами, затаив дыхание, следили за этой сценой, а у Митрия начала кружиться голова и под ложечкой засосало. Ему было жалко мужика, а Потапыча он почему-то вдруг возненавидел; ему казалось, что будь он на месте мужика — он давно отдал бы и лошадь, и даже телегу в придачу, чтобы только отвязаться от Потапыча и не видеть его выпученных глаз...
Мужик наконец действительно стал сдаваться. Он как-то вдруг весь размяк, опустился, ослабел, между тем как Потапыч все больше и больше наседал на него, все чаще и чаще заставлял снимать шапку и молиться богу, что мужик проделывал уже совсем автоматически, и все упорнее, все настойчивее долбил свое. И обезумевший, ошеломленный, сбитый с позиции мужик не выдержал. Бросив шапку обземь, он махнул рукой и со всего размаху ударил Потапыча по руке.
— Ладно... Бери! Владай! С господом!.. — упавшим голосом вымолвил он.
— Слава тебе, господи!.. — сказал и Потапыч, и после крепкого рукопожатия они на этот раз как следует сняли шапки и стали молиться. В толпе пронесся одобрительный шепот, и многие тоже крестились; крестился и Иван, и Кирюха, и Митрий.