На ее счастье ни Анисьи, ни Кирюхи не было в избе, а то бы они все смехи просмеяли, глядя, как неповоротливая, ленивая Домаха горохом каталась по избе, собирая на стол, сияющая и счастливая.
— Мамушка, пришел Митюшка-то... — радостным шепотом сообщила она свекрови. — Ничего... не серд-чает никак...
— Ну и ладно, — одобрительно сказала Николавна,
Вошел Митрий, помолился, поздоровался с матерью и, умывшись, сел за стол. Домна так и увивалась около него, так и заглядывала ему в глаза, подсовывая куски пожирнее, но Митюха был рассеян, молчалив и не заметил даже, что в избе у них чистота, что сама Домна принаряжена. Домне стало немножко обидно, и она надулась.
— А!.. Пришел? — воскликнул Иван, входя в избу. — Ну что?.. Как там, в городе-то? — с оттенком насмешки спросил он.
— Ничего... — отвечал Митрий.
Иван зорко взглянул на сына, и ему сейчас же бросилось в глаза новое выражение его лица. «Обжегся, видно! — подумал он с удовольствием. — Прищемили, знать, хвост-то в городе, вот и отмяк парень. Ничего, пущай»...
Он сел на лавку и, позевывая, завел речь о ржи, о сене и о прочих хозяйственных делах. Митрий молчал и ел. Пришли Кирюха с Анисьей, подняли шумные разговоры и осыпали Митрия вопросами о городе, но и им Митюха отвечал односложно и неохотно. И все решили про себя, что «парень обмяк»...
Домна все время сидела как на иголках и дождаться не могла, когда Митрий кончит есть, пойдет в клеть отдыхать, и она останется с ним одна.
Но Митрий не двигался с места, а тут, как назло, Анисья затрещала, как сорока, рассказывая праздничные новости.
— Погуляли хорошо... уж и брага была! Дядя Кузьма плясал — уморушка!.. У Левона хозяйка захворала — так ввалили в телегу и повезли. А Сенька, Сенька твой что наделал! Напился да как зачал буянить, гостей разогнал, посуду побил, — отец хотел вожжами скрутить, так он и отца вдарил...
— Да, уж ноне от сыновей-то почтенья не жди! — вставил Иван.
— Теперича, слышь, отец-то жалиться хочет на Сеньку в волостное... — продолжала Анисья. —Я не я, говорит, буду, ежели его не выпорют при всем сходе. Статочное ли дело — отца вдарил! Беспременно теперь Сеньку выпорют.
— За такое дело и следует, — подтвердил Иван.— Чтобы другим наука была... А то ведь, ишь ты до чего народ дошел! Родного отца бить!
Это известие вывело Митрия из его тихой задумчивости. Он обеспокоился, вылез из-за стола и взялся за шапку.
— Я, батюшка, пойду... Может, чего делать надо?— обратился он к отцу.
— Ничего, ступай... — снисходительно сказал Иван, очень довольный почтительностью Митюхи. — Чего там делать... нечего, кажись. Уж ноне какое дело, отдыхай; чай, тоже ноги-то отмахал.
Митрий вышел; Домна последовала за ним.
— Митрий... а Митрий! — робко окликнула она его.
Митрий остановился.
— Ты... в клеть, что ли, теперича пойдешь?.. Я тебе там постелила...
— Ну, что ж... спасибо. Я вот того... к Филиппу зайду.
— Скучилась я по тебе... — прошептала Домна, задыхаясь, и схватила его за рукав, делая последнее отчаянное усилие удержать мужа около себя.
Но Митрий, хотя и не оттолкнул ее руки, но и не ответил на ласку. «Ладно, ладно, Домаша, после потолкуем!» — сказал он и с озабоченным видом вышел. Домна остолбенела от обиды и в первую минуту хотела было поднять крик, сорвать с себя все наряды, обругать, побить кого-нибудь. Но ничего этого она не сделала, а побежала к себе в клеть, бросилась на приготовленную для Митрия постель и тихонько заплакала. А между тем она чувствовала себя сегодня гораздо сильнее обиженною, чем тогда, когда Митрий ее ударил.
Митрий был уже на гумне. Чалый и Васька, бряцая железными путами, бродили под ветелками и щипали траву. Увидев Митрия, Чалый высоко поднял голову и радостно заржал; это тронуло Митрия до слез. «Чаленький... голубчик мой, родименький, — соскучился!»— приговаривал он, подходя к нему и лаская его. Чалый ласково глядел ему в глаза и скалил свои желтые зубы. Даже подлец Васька перестал есть и довольно дружелюбно посмотрел на Митрия; Митрий и его погладил и потрепал по холке, и Васька принял это снисходительно. Потом Митрий поглядел вокруг себя, на растрепанные избы, на почерневшие ометы соломы, и после города все это показалось ему так серо и убого и в то же время так мило и жалко и дорого, что мужицкое сердце его затрепетало. Эх, если бы не темные были, все было бы по-другому... и с Домной они жили бы не по-собачьи, а по-людски, и старший сынишка его не помер бы от прокислой соски и таинственного «ус-копа», и отец не ругался бы и не бил его за книжки, а сам читал их... Только что же нужно для этого? Что?..
Филипп, сидя на приступке, отбивал косу, а Анна пахтала масло, когда Митрий вошел к ним на двор.
— А! Воронежский! — воскликнул Филипп, бросая косу и брусок.
— С приходом, Митюша! Милости просим в избу, бражки нашей отведать! — приветствовала хлебосольная Анна.
Вошли в избу. Митрия посадили за стол, накрытый чистым столешником, поставили перед ним кувшин с брагой, наклали пирогов с кашей и стали расспрашивать.
— Поди, тебе теперича на деревню-то и глядеть не хотца! — сказала Анна, посмеиваясь. — Нагляделся чебось чудес в городе-то, а?
— Нагляделся! — со вздохом сказал Митрий.
— Что же, хорошо, чай?
— Хорошо-то оно, хорошо... да только кому другому, а не нашему брату. Нет, ну их к шуту!., а как в свое село-то вошел, так мне здесь каждый кустик мил, словно родной... а там... чисто в лесу, право слово... ажно страшно!
— Правильно! — воскликнул Филипп. — Правильно говоришь, Митюха! Да ты давай мне тыщи, я в город жить не пойду! Ей-богу!
— А больно ты там нужон! — сказала Анна насмешливо. — Тоже выискался... тыщи! Кто тебе тыщи-то даст? Медного гроша не дадут за тебя в городе-то, вот что!
— А мне и не надо, плевать я хотел! Я, брат, здесь сам себе барин, а в городе-то всякому кланяться надо. А я кланяться не хочу. За что я буду кланяться? Ну-ка? Пущай мне, мужику, покланяются, вот что! — хорохорился Филипп.
— Во-во-во... это самое! — согласился с ним Дмитрий задумчиво. — Там, тетушка Анна, точно, всякому кланяйся... Ну, а уж чтобы они нам кланялись... это подожди, дядя Филипп!.. Это уж подождать, должно, надоть, верно слово! — с резким смехом добавил он.
— То-то, то-то и я говорю! — подхватила Анна.— Уж очень он занесся, распузырился — фу ты, ну ты! Важная, подумаешь, штука! Еле уж дышим, уж только бы, только бы как-нибудь, а ведь поди ты, распушился, — пущай ему кланяются! Кто кланяться-то будет?
— Покланяются! — стоял на своем Филипп. — А ты уж думаешь, мужик-то ни на что не нужон? Нужо-о-н! Небось! Хлебушка захотят — покланяются и мужичку, — это небо-о-сь!
— Да кто его у тебя просит, — ты сам его на базар возишь да еще кланяешься, чтобы купили, — возразила Анна.
— Это точно, вожу и кланяюсь! А ну-ка вдруг да я не повезу? И никто не повезет? Кто тогда кланяться-то придет, а? Небось подопрет, так и нам покланяются! Вот ведь что дорого мужичку да приятно... что вот, мол, кормлю всех, — хочу и кормлю, а не хочу— пропадай все с голоду!..
Филипп»воодушевился сознанием своего мужицкого могущества и, стоя перед Анной, при последних словах своих принял такую величественно-комичную позу, что и Анна и Митрий покатились со смеху. Филипп даже обиделся.
— А что ж? Нешто неправду я говорю? — сказал он.
— А ну тебя к шутам! — воскликнула Анна, смеясь. — Вот ведь всегда он так, право слово! Носится-носится да уж и сесть где не знает. Эх, Филя, Филя! Ты бы на себя поглядел, чем мужику гордиться? Живем чисто нищие, ничего-то у нас нет, того-другого не хватает, бьешься-бьешься, вертишься-вертишься, как Антипкин кобель, — какая уж гордость!
Анна перестала смеяться и пригорюнилась; воспоминание о вечных недостатках разбередило ее больное место. Филипп махнул рукой.
— Э, пошла, поехала! Все ей мало, все жадничает... Нищие! Что сказала! Да кабы все такие нищие были, это бы слава богу!..
— Тьфу, тьфу! — отплюнулась Анна. — Да не дай господи!
— Чего же тебе надо-то? Чего надо-то, ты хоть скажи!
— Чего мне надо? — спросила Анна, и лицо ее вдруг расцвело. — Чего мне надо? — повторила она с блестящими глазами. — Вот чего... Первым делом коровенку бы хоть еще завесть... что ж, на эдакую семью, да одна корова, что с ней поделаешь? Ни масла тебе, ни творожку, ни сметанки — откуда наберешь-то? А уж будь две коровы, уж тогда бы у меня всего было!— воодушевляясь все больше и больше, продолжала Анна и даже рукава стала для чего-то засучивать. — Масла набрала бы кадушку — в город отвезла, блины каждый день... кислое молоко без переводу... не то что по дворам побираться, а ко мне бы соседки ходили, — и без отказу!..