— Да ведь это все бабы... да Аниська! — вымолвила Домна. — Зудели-зудели в уши — он, мол, тебя, знать, не любит... Ну, я и...
— А ты слухай больше! Аль у тебя своего ума-то нету? Вот за это за самое и не люблю я тебя! Чего тебе ни набрешут, все ты веришь, а меня хоть бы раз послухала... Ребенка тогда уморила... вспомнить этого не могу! Так ажно тошно сделается, как вспомню...
— Так ведь кто ж его знал!.. Ведь все кубыть думается, люди-то больше нашего знают...
— Да кто люди-то? Кто люди-то? Анисья, что ль, аль эта ведьма старая? Нашла тоже людей! Нет, ты кого поумнее себя слухай, а энтих мы сами поучим. Так, что ль, Домаша?
С этими словами Митрий ласково потрепал жену по плечу. Домна размякла, но ей вдруг захотелось немножко поломаться, чтобы уж не сразу признать себя побежденной, и она отодвинулась от мужа...
— Кого поумнее-то?.. — проговорила она. — Учительшу, что ль?..
Митрий рассердился.
— Опять свое! — резко сказал он и встал. — Нет, видно, из волка овцу не сделаешь... И я-то дурак...
Он пошел к постели. Домна испугалась и бросилась за ним.
— Прости, Митюша... не стану, вот-те крест, не стану... И не чаяла, не гадала, как с языка сорвалось...— бормотала она.
— Завиляла хвостом-то! Ох, бабы, бабы... — ворчал Митрий. — Ты к ней с лаской, она бычится, а отойдешь — опять лезет... Ну уж бабы!..
Но Домна ластилась к нему и всеми святыми клялась, что теперь словечка насупротив не скажет. Митрий и верил, и не верил... но ему надоело «канителиться», и супруги примирились.
На следующий день рано утром они были разбужены обычным деревенским гомоном, и Иван давно уже стучал к ним в дверь, крича, что пора подыматься. Работа на дворе кипела; ребята поили лошадей, Кирилл подмазывал телегу, Анисья доила коров, Николавна топила печь и готовила завтракать. Митюхе тоже сейчас же нашлось дело, а Домна пошла помогать Анисье, и через минуту Митрий слышал уже, как она звонко переругивалась с невесткой. Все пошло по-старому... колесо деревенской жизни вертелось заведенным порядком... и скоро Митрию стало казаться, что все его путешествие в город, встреча, думы на кладбище — все это было не более, как сон.
XIV
Учитель, Андрей Сидорыч, сидел на крыльце своей школы и в ожидании вечернего чаепития отдыхал от работы в крошечном садике, который он вздумал развести перед школой. Сирень, акации и тополя он рассадил еще весной, и они принялись, а сегодня он целый день рассаживал саженцы, присланные ему из губернского питомника, и устал до смерти. Руки и ноги так и гудели, но теперь, когда работа уже кончилась, это было даже приятно. Андрей Сидорыч с удовольствием поглядывал вокруг; вечер был славный, тихий и теплый, несмотря на то, что была половина сентября.
Целый день по площади мимо школы тянулись возы, нагруженные снопами, но теперь возка прекратилась, пыль улеглась, и воздух был чистый, сухой, с легким ароматом спелой ржи и пшеницы. Из отворенных окон школы слышался звон чайной посуды, и жена уже раза два кликала Андрея Сидорыча пить чай, но он не торопился. Ему было так хорошо сидеть на крылечке, отдыхать и думать о разных пустяках, попадавшихся на глаза. Вон крапива-то как разрослась... надо бы выкосить... А воронья-то сколько над церковью!.. Вот уж чисто «клуб вороньего рода»... Чья-то корова, должно быть, заблудилась и жалобно мычит посреди площади... Какой-то мужик с понурой головой прошел к батюшке... вот опять вышел, держа шапку в руках, и остановился в раздумье у крыльца. Верно, треба какая-нибудь... Стой, да это никак Дмитрий Жилин! Он и есть...
— Дмитрий! Дмитрий! — закричал Андрей Сидорыч, махая рукой. — А, Дмитрий! Зайди-ка сюда...
Митрий услышал зов и испуганно поднял голову. Увидев учителя, он растерянно оглянулся по сторонам, точно ища место, куда бы спрятаться, но так как спрятаться было некуда, он неохотно подошел к крыльцу.
— Давненько, давненько мы с тобой не видались, Дмитрий! — говорил учитель, протягивая Митрию руку — А ты что же это, брат, а? Едешь мимо и не зайдешь... а-а-а!.. нехорошо!
Дмитрий молчал и комкал в руках свою шапку. Он сильно похудел и осунулся; глаза глядели сумрачно и устало. По-видимому, он только что вернулся с работы, потому что руки и лицо у него были в пыли, в волосах торчала солома, старая заплатанная рубаха, штаны, сбитые лапти — все было покрыто мякиной.
— Нехорошо, нехорошо! — продолжал учитель. — А у меня новые книжки есть, — на днях из города привез, да еще кое-что надо с тобой поговорить, а ты вот и глаз не кажешь.
— Рабочая пора... — пробормотал Митрии.
— Ну, все же кое-когда можно бы забежать! Зачем к попу-то ходил?
— Мальчонка у меня помер!..
— Как так? Отчего? — воскликнул учитель и тут только обратил внимание на убитый вид парня.
— Да бабы огурцами обкормили... Я на гумне был и не знал... Вдруг схватило... начало рвать.., то огурцами, а то и кровью. Я прибег — он уже и кончился...
— Да как же это так? Да что же это такое? — твердил Андрей Сидорыч. — Вероятно, детская холерина... уж очень быстро... Впрочем, я слышал, что ребята стали мереть часто, батюшка говорил.
— Да вот от того же, от самого! — со злостью сказал Митрий. — Сами жрут и ребят пичкают. То есть без всякой осторожности... вот и помирают. Ведь как есть одни огурцы. Господи ты боже мой!..
Он поперхнулся и вытер шапкой выступившие на глазах слезы.
— Ну, Дмитрий... ты не того!.. — ласково сказал учитель. — Ты уж не очень... Что же, ничего не поделаешь теперь. Бог даст, поживешь, и еще будут дети...
— Нет уж, пущай, больше не надоть! — мрачно сказал Митрий.
— Андрюша, что же ты чай-то пить! — послышался из окна голос учительши.
При звуках этого голоса Митрий вдруг вспомнил о скандальном происшествии летом и, густо покраснев, стал прощаться.
— Да куда же ты? — удерживал его Андрей Сидорыч. — Пойдем чай пить... да ну, чего ты артачишься? Домой еще успеешь, там теперь и без тебя бабы все сделают... хоронить не сейчас. Ну, пойдем!
— Да нет, Андрей Сидорыч... я не пойду!
— Да отчего, отчего?
Митрий глядел на свои грязные руки и рваную одежонку.
— Да, вишь, я и не убрамши... кубыть совестно.
— Чего там совестно! И какое убранство? Я сам, видишь, как... а что руки-то грязные, так мы вымоем,— у меня тоже, видишь, какие. Заходи, потолкуем.
Митрий помолчал и вдруг заявил решительно:
— Нет, Андрей Сидорыч, я не смею!
— Как не смеешь? Что такое? — воскликнул изумленный учитель.
— Да летом жена тут сдуру набрехала шут-те что.,.
Андрей Сидорыч вспомнил, что жена ему рассказывала о выходке Домны, и расхохотался.
— Так потому ты не смеешь? Вот чудак-то... Да тебе-то что? Твоя жена накуролесила, тебе за нее отвечать?.. Может, поэтому ты и летом не ходил?
— Я полагал, вы серчаете... — прошептал сконфуженный Митрий.
Но Андрей Сидорыч уверил его, что ни он, ни жена не сердятся на такие пустяки, и затащил-таки Митрия пить чай. Ему хотелось как-нибудь развлечь и утешить бедного парня.
— Ну, брат, каких книжек я тебе нынче дам! — говорил он. — Просто зачитаешься. Я сам вчера до полночи просидел, — даром что устал!
Андрей Сидорыч думал, что Митрий сейчас оживится, начнет расспрашивать, как это бывало прежде, выкажет нетерпение поскорее получить книжку в руки... но ничего этого не случилось. Митрий остался безучастным, даже не спросил, какие книжки, и Андрей Сидорыч с удивлением взглянул на жену. Учительша объяснила дело по-своему.
— Что ты к нему с книжками пристаешь, Андрюша! — обратилась она к мужу, делая ему укоризненные знаки. — Ему, я думаю, не до книжек теперь,, а ты... экий ты какой! Да какие книжки, когда эдакое несчастье? Ах!..
И она даже вздрогнула, представив себе, что ее ребенок тоже когда-нибудь может умереть.
— Ну так что же такое? — возразил учитель. — Ну, конечно, горе, а киснуть-то зачем же? Все равно этим не поможешь, а жить-то ведь надо.