— Какой ты бездушный, Андрюша! — с негодованием воскликнула учительша. — Терпеть не могу, когда ты так рассуждаешь! Ну, вообрази, что у тебя... ах, и подумать-то страшно! Что и у нас тоже...
— Умрет наш маленький? Очень скверно будет, и совсем я этого не желаю! Но допустим, что он умрет. Что же мы сделаем? Ну поплачем, погорюем, а все-таки и в школе будем заниматься, и пообедаем, и книжки будем читать...
Но учительша уже не слушала его и, заткнув уши, закрыв глаза, отрицательно качала головой. Митрий прислушивался к их спору; он понимал их обоих, видел, что оба сочувствуют ему, каждый по-своему, и от этого на душе у него становилось тепло и хорошо. Ему захотелось высказаться, поделиться с ними своими мыслями, которые мучили его день и ночь и отравляли ему жизнь.
— Нет, Андрей Сидорыч, я вот чего... — начал он медленно. — Конечно, оно горе-то, горе... а только я не оттого... Ну, помер... может, оно и к лучшему! Нет, а я того... я, значит, вовсе хочу это дело отставить!..
— Какое дело?
— Да вот, книжки эти самые... Бросить я их хочу... потому, на кой они? — с кривой усмешкой прибавил он.
Андрей Сидорыч во все глаза поглядел на Митрия.
— Я, брат, что-то не понимаю тебя. Зачем книжки бросать? Что такое?
— Да так что, я думаю, Андрей Сидорыч, ни к чему они нам! —- продолжал Митрий. — То есть никакой пользы нашему брату от них нету! Вот я читал-читал, а что толку? Видно, надоть в свой мужичий хомут влезать как следует быть, — больше ничего...
Андрей Сидорыч даже очки снял, протер их и снова уставился на Митрия. Он не узнавал в нем того доверчивого, добродушного парня, который, бывало, с такой жадностью набрасывался на книжки и ловил каждое его слово... Учителю было грустно. «Что это с ним?» — подумал он.
— Уж не знаю, что тебе и сказать, Дмитрий! — сказал он в раздумье. — Ты меня совсем с толку сбил... не ожидал я от тебя этого! Я всегда считал, что ты человек не глупый... признаться, надеялся на тебя, и вдруг такие слова слышу... Может, ты шутишь?
— Нет, зачем же шутить? — со вздохом проговорил Митрий. — Я все это обдумал как следует быть... я, может, ночи не спал... и все едино выходит. Мужик ты, мужик и есть, и живи по-мужичьи, как отцы и деды жили, а к прочему не лезь. Все равно из темноты да из нужды никогда не вылезешь.
— Ежели так рассуждать, так, конечно, не вылезешь! — как бы про себя вымолвил учитель, видимо, волнуясь в душе и расхаживая взад и вперед по комнате.
Митрий недоверчиво и угрюмо усмехнулся.
— Как вылезешь-то? — сказал он. — Тоже это легко сказать... а поди-ка, попробуй... ничего не поделаешь! Ведь мы землей-то заросли, нас и не уколупаешь ничем... — Митрий с отвращением поглядел на свои грязные руки и ноги и продолжал: — Ведь мы чисто меренья рабочие — право слово! Запрег в хомут, треснул вдоль спины — вали! И оглянуться вокруг себя неколи, не то что что!..
Учитель перестал ходить, сел против Митрия и стал внимательно его слушать. А Митрий говорил, одушевляясь все более и более.
— Вот хоша бы вас взять... Вы все знаете, всякую книжку понимать можете, а мы? Мы и говорить-то по-вашему не умеем, чего с нас взять? Летось вы мне книжку давали про крестьянские банки. Я вам тогда ничего не сказал, стыдно было... тоже дураком-то оказаться не хочется!., а ведь я почесть ничего не понял. Потел-потел и бросил... Куда уж нам! Нешто мы люди?.. Вы небось жену-то пальцем не тронете, а мы своих баб вон как колотим — небу жарко. Сами дураки и детей таких же ростим. Огурцов им напихаем с три горла — ничего, вали!.. Жив — жив, а помер — царство небесное! А то в печку его, покуда не сгорит, али горшков на живот до тех пор, что по животу-то пузыри пойдут... И ничего-то не поделаешь, как есть ничем-ничего! — с горьким смехом воскликнул Митрий. — Потому, темнота одна, землей заросли, а замест бога-то у нас в каждом углу домовой сидит!.. Вот я и говорю,— уж коли в запряжку, так в запряжку, потому податься больше некуда... А книжки... от них только пуще тоска разбирает. Пущай уж не надо их! Сколько их ни читай, от своей судьбы не уйдешь. Ты думаешь — ты человек; ан нет, не выходит дело. Скотина ты, больше ничего... Ты про себя-то понимаешь и невесть что, ан тебя поволокут в волостное да и вложат лозанов сколько влезет: не заносись! Про Сеньку-то слыхали? — спросил он.
— Ну, ну! — понукнул Андрей Сидорыч. И он и жена его слушали Митрия с возрастающим вниманием, не сводя с него глаз.
— Ведь убег! — с каким-то злорадством воскликнул Митрий. — От порки убег! Ведь до того парня довели, что как полоумный сделался! Пойду, говорит, в волостное да на воротах и повешусь — пущай мертвого порют! Вон ведь что выдумал... Насилу я его отговорил. Значит, легко было... А за что? За то, что отцу насупротив сказал, за мать заступался... Тоже думал, что человек, ан место-то настоящее и указали... Иди-ка, ложись, мы тебе всыплем! Ха-ха-ха!..
— Где же он теперь? — спросил Андрей Сидорыч.
— Да кто же его знает! Без паспорта ушел, —- вестей об себе тоже давать не приходится, потому разыщут и не так еще отдерут. Так и мытарится, должно, кое-где... а парень-то какой был хороший!.. Вот она, жизнь-то наша какая, Андрей Сидорыч!
Он замолчал, а Андрей Сидорыч встал, прошелся по комнате и заговорил:
— Ну, Митрий, ты меня прости, — я было на тебя рассердился давеча, думал, ты это зря говоришь. Теперь вижу, что виноват, не понял я тебя. Допекли, брат, тебя здорово! Только вот что я тебе скажу, — много ты со зла и правды сказал, а много и лишнего хватил. Верно ведь, а? Сознайся!..
Митрий исподлобья посмотрел на учителя.
— Не знаю, Андрей Сидорыч... вам, конечно, лучше знать, что к чему. Известно, по-вашему говорить мы не умеем... — угрюмо сказал он.
— Да нет, не то, не то! — с досадой перебил его Андрей Сидорыч. — Напротив, ты очень хорошо говорил, отлично, и мы с женой тебя совершенно поняли.
— Ну, где уж там хорошо! — проворчал Митрий, и ему подумалось, что напрасно он распустил свой язык и что ничего, кроме насмешки, из этого не выйдет.
— Ну, ладно... пусть по-твоему будет, коли не веришь. А теперь ты меня послушай, что я говорить буду. Что насчет темноты и бедности мужицкой, — это ты все верно сказал. Ну, а вот насчет того, что будто мужик — скотина, это неправда... Не скотина он, а такой же человек, как и все, и говорит, и думает он по-человечески, и жить хочет по-человечески, и законы, и права для него такие же, как для всех...
— Права, права... — проговорил Митрий. — А намедни земский как по морде старосту чистил... это тоже права?..
— Ну уж, брат, это на совести земского остается, а по-настоящему никто не имеет права друг другу морду чистить. И если бы мужик это знал, то он тоже не позволил бы этого. А вот в том-то и беда, что он этого не знает, да и научиться-то ему, друг ты мой, было некогда. Ты вспомни-ка о крепостном праве... читал ведь и слыхал о нем... сколько лет мужик в рабстве был, сколько ему пришлось на своей шкуре всякой неправды вывести,— когда тут было ему учиться, а? Дай срок, вот поживет на воле, поучится, узнает законы и права, тогда ты с него и спрашивай. А теперь, брат, это еще рано,— теперь он только еще жить начинает, вот что.
Митрий слушал и больше не возражал: задушевный голос учителя забирался ему в самую душу, затрагивал там какие-то потаенные струны, и струны эти откликались и, казалось, выговаривали те же самые слова и речи... Господи, да ведь то же самое и он когда-то думал, только, может, высказать не умел! И как это верно... и как это хорошо... и все это, значит, правда... А учитель говорил:
—- Конечно, всякий народ бывает, — бывают и изверги, и скоты, — так ведь это и у нас тоже случается. Такие есть, что только и думают о себе, как бы кого ограбить да свой карман набить... я тоже, брат, такой был когда-то! Ну а все-таки и до таких слово божие доходит... Глядишь, человек и пил, и дрался, и развратничал, и людей обижал, — и вдруг все это бросил, опомнился и пошел к нищим и убогим. Отчего? Оттого, что пришел к нему какой-нибудь человек и сказал: «Брось, стыдно так жить!»... Или попалась ему в руки книжка, а в книжке написано: «Люби ближнего как самого себя»... Или ехал он пьяный и скверный из развратного дома, а навстречу ему попалась маленькая девочка и протянула ручку и сказала: «Барин, подай Христа ради!»... Слово божие везде отыщет тебя и всегда тебе напомнит, что ты человек, а не зверь... Этого, Дмитрий, никогда забывать не следует, и если ты понял сам, как надо жить, то иди и другим говори это самое, а если тебя не будут слушать, будут смеяться над тобой, гнать тебя, —.ты не смущайся, не отчаивайся, а делай свое дело. Один раз не послушают, другой не послушают, а третий, может, и послушают... А ты вон сейчас же и в уныние впал, и книжки бросить хочешь, изругаешься. Это малодушие!..