Вдруг дверь растворилась, и, вся занесенная метелью, с красным носом, с побелевшими от холода щеками, в избу вошла Домна.
— Уж и сиверко! — сказала она, постукивая нога об ногу и отряхивая с себя снег.
Обрадованный Митрий бросился к ней помогать.
— Обморозилась небось... — говорил он, стаскивая с нее полушубок. — Ишь, руки-то заколели! И с чего тебе вздумалось по экой погоде!
— Скучилась! — сказала Домна, разоблачаясь и вытаскивая из-за пазухи какой-то узелок. — А ты что ж, не рад, что ль?
— Ну, еще бы не рад! Вот тебе... Только сейчас сижу да думаю: эх, чего-то там наши делают?..
— А я тебе пирожка принесла с картошкой, — у нас ноне пекли. Это тебе батюшка прислал.
— Ну? — воскликнул Митрий весело.
— Право слово, он. Увидел, что я собираюсь, и велел... Ты, говорит, снеси Митюхе-то пирожка... да кланяйся! Кланяется...
— Это ладно! — сказал просиявший Митрий. — Значит, все-таки думает... Эх, ведь хороший он у нас старик, да землей оброс дюже, вот в чем сила. Так-то, Домна!
И, схватив Домну за руки, он поцеловал ее в щеку. От этой неожиданной ласки Домна так и расцвела.
— Ой, ну те!.. — воскликнула она, жеманясь. — Чтой-то ты! Неравно кто увидит!..
— Ну, и что ж такое? И пущай их видят! Чай, ты мне не чужая... Эх, Домна! Что ж, нетто плохо здак-то жить, без брани да без свары?
— Что же... известно... эдак лучше!
— То-то и есть!.. Вот бы и всегда так. Ведь ты думаешь, мне что? Ведь мне не работа претила — работать я сколько хошь могу. Мне тошно было, что врозь мы все! Один — туда, другой — сюда, да брань, да попреки... эх! Вспомнить аж нехорошо...
— А ты уж не поминай... ну ее! — сказала Домна, потупясь.
— Вспомянешь... Да кабы не это, да я бы в жизнь не ушел от вас! Нетто там-то нельзя тоже ребят учить? Собрал к Филиппу в избу да и учи. Так ведь все бы глаза просмолили... Да ну ее, не хочу больше. Так ничего батюшка-то?
— Ничего.
— И прочие здоровы?
— Слава богу. Все кланяются.
— Ну, молодец ты, что пришла. А то, знаешь, сидел я тут, да и того... И хорошо, думается, одному... и кубыть скучно! И сам не знаю, отчего.
— Это с непривычки, — сказала Домна.
— Может, и с непривычки. Ну, а теперь пойду, у старостихи самовар возьму, приволоку воды и будем чай пить.
Он побежал к хозяевам, притащил самовар и начал хлопотать около него. В самый разгар его хозяйственных хлопот в избу вошла хозяйка, высокая, толстая баба, неся что-то в фартуке.
— Иваныч, а Иваныч, я к тебе! — сказала она.
В фартуке у нее что-то закопошилось и запищало.
— Что это такое? — спросил Митрий.
— Да вот жильца нового к тебе принесла! Овца окотилась. Уж прими, а то у нас в избе и так тесно.
— Тащи! — воскликнул Митрий, смеясь. — Это у меня, значит, новый ученик в училище!..
Нового ученика водворили у печки на соломе, а через минуту в избе появилась и его мамаша.
Между тем самовар вскипел, и Митрий усадил жену разливать чай. Домна делала это не совсем ловко, но Митрий был доволен, и вся эта обстановка, — чистота кругом, книги на полках, приодетая жена за самоваром, карты и Некрасов на стене, — нравилась ему и наполняла его сердце спокойствием и довольством. Смутные мечты его сбывались наяву...
Супруги пили чай, беседовали и хохотали. Им было весело, и все их радовало, даже новорожденный ягненок. Митрий до того расходился, что по-Кирюхиному схватил вдруг Домну и начал с ней бороться. Но Домна не поддавалась; поднялась возня, слышался топот, задушенный смех, и наконец все-таки Митрий одолел.
— С ума сшел, право, с ума сшел! — говорила запыхавшаяся Домна, поправляя сбившийся платок. — Эна взыгрался, чисто жеребец ногайский... А еще учитель!
— А что же такое? Эка важность! — смеялся Митрий. — Эх, Домна, рад я!.. Гляжу — и глазам своим не верю...
— Чему не веришь-то?
— Да как же... я — учитель, а ты у меня вдруг — учительша!
— Ну уж... учительша тоже! — небрежно сказала Домна, но в душе была польщена и даже вспыхнула от удовольствия.
— Только вот одно нехорошо... — продолжал Митрий уже серьезно. — Грамоте ты не знаешь. А уж как бы хорошо было, кабы ты выучилась! Читали бы мы с тобой... и каждую книжку ты бы понимать могла. Ты погляди-ка, сколько их! — указал он на свою полку.— Через них, брат, все узнаешь, — и как люди на свете живут, и как они допрежь нас жили, и как надо жить, чтобы по-божьему было... А то чего мы знаем в дерев-не-то!
Домна сидела в раздумье. Что-то бродило в ее голове, но она не сумела и стыдилась высказаться.
— Нет уж!., где там, — сказала она наконец со вздохом. — Когда теперича учиться?.. Стыдно!..
— Да чего стыдно-то? Дураком быть стыдно, а грамоте знать нисколько не стыдно.
— Да... смеяться станут...
— Дураки и станут смеяться... а тебе-то что? Пущай их смеются на здоровье, от этого тебя не убудет. Эх, Домна, давай-ка, брат, учиться, а?
Домна колебалась.
— А ты... как учить-то будешь? — нерешительно вымолвила она, краснея и не глядя на мужа. — При людях ай нет?
— Зачем при людях? Один на один будем, вот как теперь сидим. Да вот, господи благослови, давай нынче и начнем! Посидим часика два, глядишь, букву и выучим, а там другую, а так месяца через три, — хлоп! — моя Домна-то и читать зачала!
Домна засмеялась и махнула рукой.
— Ну, уж ладно, что ль!.. — весело сказала она. — Учи, что ль!.. Только чур, Митюха, никому не сказывать!..
— Ай да Домна! — воскликнул восторженно Митрий. — Вот спасибо... вот за это люблю... удружила! Ну и заживем, брат, мы с тобой, держись только!..
Он радостно засмеялся, но вдруг осекся, смолк и задумался. Вспомнился ему друг его Семен Латнев... Где-то он мыкает теперь свою буйную головушку?.. Как ушел из села, с той поры нет о нем ни слуху, ни духу, и жив ли он, помер ли, — никто не знает. Где же он теперь, в эту бурную, непогожую ночь? Тепло ли ему, сыт ли он, весел ли?.. Или мерзнет где-нибудь под забором, одинокий, бесприютный, проклиная свою горькую судьбу? Жуткий холод и тоска пронзали насквозь Митюхино сердце.
— Эх, Сенька, Сенька!.. — глухо вымолвил он. — Мне-то хорошо, я выплыл. А ты?..
Никто ему не отвечал. В избе было тихо и душно; с потолка капало от пара, и ягненок, пригревшись около матери, легонько чмокал во сне. Домна сидела, пригорюнившись, и молчала, ей тоже взгрустнулось и вспомнился покойник Ванюшка. А за стеною плакала и стонала вьюга, и в этих стонах и воплях чудились Митрию голоса многих тысяч людей, погибающих там, в темноте, от холода и нищеты...
О авторе
ДМИТРИЕВА Валентина Иововна (28.04.1859, село Воронино Балашовского уезда Саратовской губернии - 18.02.1947, город Сочи), прозаик, публицист, мемуарист. Из крестьян.
Окончила Тамбовскую женскую гимназию (1877), Высшие женские медицинские курсы (Санкт-Петербург, 1885). Увлекалась народническими идеями, находилась под негласным надзором полиции. Осенью 1887 года арестована и выслана в город Тверь. С конца 1891 года жила в Воронеже. Земский врач-эпидемиолог в городе Нижнедевицке (1892, 1893) и Задонском уезде (1894). В Воронеже вела активную культурно-просветительскую работу, преимущественно в секции внешкольного образования при Обществах народных университетов, регулярно публиковалась в местной прессе (газета «Воронежское слово», декабрь 1905 года - июнь 1907 года, и других). Осенью 1919 года ушла из Воронежа с Белой армией, жила в городе Сочи на своей даче, находилась в дружеских отношениях с Н.А. Островским. Печаталась с 1877 года.
Автор мн. рассказов, повестей и романов, в том числе «В разные стороны» (1883), «Доброволец» (1889), «Гомочка» (1894), «Митюха-учитель» (1896), «Червоный хутор» (1900), «Димка» (1900). Рассказ «Малыш и Жучка» (1896) был удостоен Фребелевской премии и выдержал более 20 изданий. В 1930 году вышли воспоминания Дмитриевой «Так было. Путь моей жизни» (Москва; Ленинград). Избранные сочинения Дмитриевой вошли в книге «Повести. Рассказы» (Воронеж, 1983; предисловие О.Г. Ласу некого).