— Ваш кот, — заявила Митюкова — и в голосе ее шипела целая стая кобр, — носит нам крыс.
С этими словами она протянула вперед руку и отпустила крысиный хвост, отчего царь-крыса приземлилась точнехонько в валенок дворника Сидорова.
— Зачем вы бросили мне в валенок крысу? — спросил изумленный дворник Сидоров.
— Если еще раз, — продолжала чела Митюкова, и в голосе ее клокотали тайфуны, а вопрос она оставила без внимания, — если еще раз! ваш кот! посмеет принести моей Муре! крысссу, то я… то я подам на вас в суд! Я вас выселю!
И повернувшись спиной, разгневанная преподавательница университета надменно удалилась.
— Василий, — позвал потрясенный дворник Сидоров, — иди-ка уж ты лучше домой. Ну, брат, — выговорил он коту, закрывши дверь, — вот уж ты отчебучил. Нашел кому крыс носить. Да они каждый день окорок и бутерброды с красной икрой едят.
— И вовсе не каждый день, — возразил кот Сидоров, но чел его не понял — я ж говорю, у людей не развита способность к распознаванию иностранной речи. Не то что у кошек.
Следствием происшествия с неудачно подаренной крысой было то, что Митюкова (кошка) почему-то начала на Сидорова дуться. Она не откликалась на зов Сидорова и не подходила к телефону, то бишь к окошечку в ванной, она не отвечала на запросы Сидорова по Интернету, а в паре случившихся кратких разговоров была холодна и даже недоступна. "Чего им крыса не понравилась? Упитанная такая, мясистая. Да крысятина ж еще вкусней кролика. Ну, правда, челы ее готовить не умеют… Эх, надо было уж ветчину где-нибудь слямзить!" — переживал Сидоров.
Он отводил душу в беседах с Фельдманом. А да, да! кстати! — с Фельдманом же тоже приключились кое-какие чрезвычайные происшествия. Сидоров, забравшись к нему через пару дней, даже не нашел его на обычном месте, в кресле в гостиной, и кое-как разыскал под кроватью в дальнем углу.
— Я думал, это снова он… — жалобно объяснил Фельдман свое странное поведение.
— Кто?
— Кошкин… — простонал Фельдман.
— Да что у вас случилось-то? — недоумевал Сидоров.
А случилось то, что в результате знакомства Кошкина и Фельдмана произошло беспорядочное распитие валерьянки, и Фельдман не рассчитал собственных сил. Не был приспособлен к потреблению валерьянки организм Фельдмана, а Кошкин это неприспособленности не учел. В результате этой ошибки Фельдман стал носиться по квартире, громко петь песни и даже рвался вместе с Кошкиным сходить в большой поход за реку в лес и исследовать неизвестные земли, — а у Кошкина действительно была такая мечта, и он как-то звал Сидорова составить компанию.
— Погоди-ка, — прервал горестное повествование Фельдмана Сидоров, — а зачем же ты валерьянку-то стал пить? Ты же абсолютный трезвенник!
— А он меня спросил, — плачущим тоном объяснил Фельдман, — он спросил: "Фельдман, а ты рафинированный интеллигент?" Я отвечал, что да. Тогда он сказал: "Запомни, Фельдман, — рафинированный интеллигент никогда не откажет другому рафинированному интеллигенту". Не знаю почему, но в тот момент мне этот довод показался неопровержимым.
Когда в результате неопровержимости доводов Кошкина Фельдман стал требовать вести его к кошкам — и это несмотря на свой изъян, Кошкин и сам понял, что пора уносить ноги. От греха подальше он наскоро распрощался с новым другом, оставив Фельдмана самостоятельно адаптироваться к раздвинувшимся горизонтам реальности. На всякий случай Кошкин даже закрыл за собой вечнооткрытую форточку, с наружной стороны. И вовремя — в дверь уже как раз входили челы Фельдманы.
Завидев их, Фельдман с боевым кличем устремился навстречу, укусил чела Фельдмана в ботинок, расцарапал Фельдманше капроновый чулок от колена до пятки, подпрыгнул на месте и ринулся на кухню, к форточке, которая, к счастью, была в тот момент притворена. Затем оторопевшие Фельдманы проследовали из прихожей вглубь своего жилища, узрели у дивана преподнесенную в дар крысу и испытали испуг, смешанный с изумлением, и ликование, смешанное с признательностью за избавление от грозной опасности.
— Э, так вот он почему сегодня такой! — сказал чел Фельдман.
— Сёма, а как к нам попала крыса? — спросила чела Фельдман. — Да еще такая огромная!
Дело в том, что за трубой под ванной Фельдманов в совершенно недосягаемом месте находилась незаделываемая лазейка, через которую иногда просачивались мышки. Но они маленькие, а как могла просочиться такая здоровенная крыса?
— Может, ее нам кто-нибудь в форточку с улицы закинул? — предположил чел Фельдман, не подозревая, насколько он близок к истине. — Это из-за твоей дури ты не даешь ее закрывать!
Он решительно прошел на кухню и с удивлением обнаружил, что форточка как раз и притворена, а Фельдман (кот), царапает стекло и хрипло дышит, потому что ему действительно вдруг стало плохо и понадобился свежий воздух.
— Ну вот, видишь — Арнольд задыхается! — стала ругаться чела Фельдман и настежь отворила форточку, а Фельдман (кот) свесил голову наружу и стал очень громко выдыхать лишнее, пока не полегчало.
Вечером чел Фельдман принялся обзванивать всех родных и близких и рассказывать им о подвигах своего кота: "Изольда Марковна, как поживаете? Грызуны не беспокоят? А то наш Арнольд, представляете, такой смирный, такой ласковый — самостоятельно задавил крысу!" А родных и близких у Фельдманов было много, и он названивал, пока Фельдманша не отобрала у него телефон и не велела ложиться спать. Но и в кровати чел Фельдман не переставал размышлять о котах и крысах. У него созрела коммерческая идея — сдавать кота внаем для истребления грызунов. В три часа ночи Фельдман (кот) проснулся, оттого что над ним стоял чел и нашептывал: "Фельдман ты мой Фельдман, пушистенький Арнольд! С твоим охотничьим талантом мы сделаем большие бабки!" — а Фельдман, слыша это, дрожал всем телом. Хотя, возможно, все это ему приснилось. Но тут пробужденная Фельдманша стала ругаться, и вовсе не шепотом. Она велела мужу оставить кота в покое и выкинуть идеи коммерческого истребления крыс из головы, потому что от них Арнольд может нахвататься блох и вообще это негигиенично, и она никогда не доверит кота посторонним. И Фельдман (кот) перестал дрожать, но заснуть долго не мог.
— А утром, — жаловался он, — у меня сильно болела голова, и мне было очень стыдно. За дебош и поведение, недостойное рафинированного интеллигента. И еще я боялся, что Кошкин снова придет. Знаете, Василий, я теперь сделал окончательный выбор в пользу трезвого образа жизни. Пусть мой пример послужит хорошим уроком начинающим жизнь котам. А вдруг меня теперь заставят ловить крыс? Я же их боюсь, Сидоров!..
— Да не волнуйся ты, Фельдманша же не позволит, — успокаивал Сидоров. — А с Кошкиным я поговорю, не переживай! Вот у меня-я-а что было — тоже вот с крысой…
И Сидоров поверил Фельдману свою сердечную тайну, — в общих чертах, конечно.
— Так что, — заключил он, — возможно, скоро ты лишишься общества приятной соседки. Но мы будем навещать тебя, обещаю. Только, чур, пока обо всем молчок.
Сидоров полагался на Фельдмана — он умел хранить тайны и вообще был благородного воспитания. А насчет Муры его планы и надежды оставались прежними. Тем более, что она как будто оттаяла. В последний раз они поговорили очень даже ласково, и Митюкова сказала, что больше не сердится. Обрадованный Сидоров кинулся строчить любовное письмо, а послал его по Интернету — а что делать, если современные кошки не знают настоящей цены съедобным подаркам и больше верят буковкам на экране. Даже ветчину Сидорову не хотелось уже нести, а то выйдет опять выволочка дворнику Сидорову. Письмо вышло пылким, а кончалось так: "Давай поженимся, Митюкова. Обещаю, что ты будешь часто котиться". Последнее Сидоров написал, конечно, в шутку и из желания сделать даме приятное, да и вообще это еще не было официальным предложением руки и сердца, это Сидоров собирался сделать все ж таки по всей форме — он же был правильный кот. А сейчас это было, скорее, знаком внимания, предварительным таким.