— Цинизм это, — мрачно отвечал Сидоров. — Ты Фельдмана не спаивай, ему нельзя.
— Чего-чего? — удивился Кошкин. — Какой еще синизм?
— А такой. Нечего собачьих повадок держаться. Это они только у буфетчиц сосиски тырят. А мы — кошки.
Кошкин вытаращил глаза:
— Сидоров, да ты ж сам как-то из столовой замороженный бифштекс тащил, я ж видел! Ну, Вася, ты со своей Митюковой совсем уже крышой едешь!
Не помяни Кошкин Митюкову, ничего бы и не было. Но Кошкин присвоил ее Сидорову — "твоя Митюкова", а она уже была и вовсе не его, не Сидорова, а сама по себе, и это показалось Сидорову непереносимо обидным. Он начал чувствовать, что его возмущает сам факт, и огрызнулся:
— С чего ты взял, что я из-за Митюковой? Да я ее и не видел ни разу. Фельдман говорил, что живет у них такая, вот и все.
Кошкин — вот уж, действительно цинично — расхохотался.
— Да брось ты, Васька! Весь двор зырил, как ее чела тебя за шкирку из подъезда выносила!
Нервы Сидорова был натянуты, как паруса во время внезапного шторма, и этого он уже не вынес. Сидоров совершил то, на что не решился бы в любое другое время даже по более серьезному поводу — он без подготовки и предупреждения прыгнул на Кошкина и, застав его врасплох, сбил с ног и вцепившись в ухо, принялся драть когтями. А Кошкин — это вам не кто-нибудь, он с царь-крысой не боялся нос к носу схлестнуться. Он от стаи столовских собак отбился. Он… ну, я про него рассказывал. Кошкин поддался лишь на один краткий миг, а опомнившись, тотчас, не щадя уха, вырвался из захвата, стряхнул Сидорова и жарко принялся за дело. И произошел знаменитый бой, вошедший в летописи двора и навеки прославивший его участников. Отчет о нем сохранился — я привожу его ниже.
Действия Кошкина:
Проводит знаменитую связку Кошкина: обрушивает на морду Сидорову удар обеих лап, целя когтями сразу в оба глаза.
Комментарий Аси и Дуси, комментаторов матча:
— Это знаменитый каскад Кошкина, бессменного чемпиона нашего микрорайона!
Действия Сидорова:
Ловко уклоняется, подставляя под удар всего лишь нос. Проводит контрприем — валится на землю и задними лапами дерет пузо Кошкина.
Действия Кошкина:
Возвращая Сидорову нокдаун в начале схватки, впивается в ухо и прочно его закусывает.
Комментарий Аси и Дуси:
— Кошкин взвинчивает темп и полностью перехватывает инициативу!
Действия Сидорова:
Применяет действие из секретнейшего арсенала боевых кошачьих искусств: воздействует на противника акустическим ударом и верещит на весь двор.
Действия Кошкина:
Выполняет прием «мельница»: не выпуская Сидорова, дерет его сверху сразу четырьмя лапами.
Комментарий Аси и Дуси:
— Похоже, Кошкин достиг полного перелома в этом поединке!
Действия Сидорова:
Усиливает звуковое воздействие на противника — верещит еще громче.
Комментарий Аси и Дуси:
Дуся: — Таков стиль Кошкина!
Ася: — Кошкин провел сто один бой и во всех одержал победу!
Дуся: — Нокаутом!
Ася: — Как сейчас!
Но с последним комментарием Ася и Дуся поторопились. В свою очередь, и Сидоров пришел в себя, а точнее, им вдруг овладело ледяное безразличие вместе с решимостью постоять за себя. С какой-то непостижимой легкостью он стряхнул с себя Кошкина, поднялся и принялся драться насмерть, как если бы это был его последний бой, и незачем было беречь силы, чтобы жить завтра. К этому Кошкин не был готов — он всего лишь отвечал Сидорову на его нападение и хотел задать приличную трепку. Биться вот так, до чьей-нибудь смерти, ему было незачем, и он дрогнул. Но не отступил — это же все-таки был Кошкин. И во дворе началось что-то по-настоящему страшное и даже сверхъестественное.
Как записано в протоколе матча, в поединке была зафиксирована техническая ничья ввиду остановки матча. А именно, дворнику Сидорову позвонила в дверь сердобольная старушка и сообщила, что его кот смертным боем дерется с другим известным дворовым разбойником, а разнимать их все боятся. Дворник Сидоров (в протоколе — комиссар матча) с метлой поспешил к месту побоища и увидел, что старушка не преувеличила. Мало того, что от кошачьих завываний закладывало в ушах, так над полем битвы еще летали какие-то вороны и каркали по-ненормальному.
— Я тебе сейчас! — заорал дворник Сидоров — и умудрился схватить обеими руками сразу обоих котов. Василия он поднял вверх, а Кошкина откинул в сторону и принялся гнать прочь. Он бы огрел его метлой, но руки были заняты, потому что Василий Сидоров изо всех сил вырывался, чтобы продолжить схватку. Но Кошкин отступил. Он уходил прочь, оборачивась и крича:
— Ну, Сидоров, падла, друг называется! Зайдешь ты еще ко мне ловить крыс, ханорик!
А Сидоров, не помня себя, вопил вслед:
— Вали, вали отсюда, а то догоню и еще не так накидаю!.. И не суйся больше на нашу помойку! И к Фельдману!
Кошкину было так обидно, что впервые в жизни он чуть не ревел. Он довольно-таки серьезно пострадал в этом побоище, но горько ему было не из-за этого. И даже не из-за оставленных на поле боя сосисок, которые уже подобрали Ася и Дуся. И даже не из-за самой по себе драки. Обидно Кошкину было, что не удалось сообщить хорошую новость: его вороны отыскали-таки скульптора, и так предвкушалось обсудить это именно с Сидоровым. А теперь кому это расскажешь? Такой важный, интересный разговор пропал ни за что, ни про что! Ну, Сидоров, падла! Чего это он вдруг взбеленился-то? Да еще какой-то собачий синизм выдумал…
А кот Сидоров, унесенный домой дворником Сидоровым, помаленьку отходил, вылизывая себя на пролежанном диване, и обескураженно вздыхал. Бой он не проиграл, а итоги все равно были неутешительны. Исцарапанный нос кровоточил, ухо разодрано, бок прокушен… Да еще с другом навек поссорился. Романтика! И ведь, сокрушался Сидоров, самое смешное, что подрались-то, получается, действительно из-за кошки. А чего ее теперь-то делить? Про Кошкина Митюкова только слышала, а Сидоров ей — пришей кобыле хвост. Нехорошо получилось. Цинично.
Но после того, когда Сидоров дал выход всей накопившейся горечи и напряжению, на душе у него стало как-то легче. А вот телесно он занемог — как Сидоров сам считал, не из-за ран, а из-за того, что переусердствовал в драке. Хотя на самом деле это был все тот же душевный, сердечный его недуг, просто он перешел в телесную форму, чтобы Сидоров мог переболеть и выздороветь.
Увидев утром, что Василий кое-как слазит с дивана, а однако же все равно намеревается во двор, дворник Сидоров запер его у себя на квартире.
— Нет, Вася, ты уж дома сиди, оклемывайся. Какой из тебя нынче боец.
Видимо, поэтам и впрямь свойственна особая проницательность и душевная чуткость, потому что дворник Сидоров как-то так сразу вычислил причину болезни своего кота. Он крошил под кровать колбасу маленькими кусочками и утешал Василия:
— Ты, брат, не переживай. Из-за этой сестры не один ты под колеса судьбы попадал. Ну их, этих кошек, и хвостатых, и двуногих. Я-то это зловредное племя знаю, чай, не ты один любимым кошкам крыс носил.
Дело было в том, что в это же самое время у дворника Сидорова протекал очередной роман, а точнее, уже протек — правда, не по Интернету, а больше по телефону и на квартире. Сидоров иногда заставал дома эту даму, кралю своего чела, и она ему не понравилась — курящая, тощая, строит из себя, а нежности никакой. И он не ошибся — уже через пару месяцев дворник Сидоров сообщал одному из друзей в телефонном разговоре:
— Да не, старина, какая там Люся. Разбежались как кошки. Я ж для нее тАк только был, паузу жизни заполнить до лучших времен. Вопрос не сердца, а женского самоутверждения. Как там у Блока, помнишь:
Только встречным случайным я был,
Только встречным я был на пути…
"Вот-вот, — думал Сидоров (кот), — все правильно". Он повторял про себя строки человеческого поэта:
Протекли за годами года.
И слепому и глупому мне