С крысой, однако, была та загвоздка, что на территории, подведомственной Сидорову, этого племени не водилось. Случайно только, проходом забегали. А полагаться на случайность в таком деле было нельзя. И долго! Этак полдня можно прокараулить, а время-то не ждет. Вот в домах Атамана Кошкина крыс было пруд пруди, но территория-то чужая. А Кошкин — это вам не Фельдман. Кошкин был кот боевой, грозный и по-настоящему исключительный. Он держал четыре двора, включая смежный с Сидоровым. И как держал! В одиночку отвадил всех троих братьев Жигановых от помойки. Что Жигановы — Кошкин и кавказского овчаренка шуганул как-то. Да так шуганул, что тот бежал от Кошкина два квартала и с перепугу запрыгнул на дерево. А уж то, как Кошкин отбился от стаи столовских собак, было и вовсе легендой — взятый сворой в кольцо, он молнией метнулся на голову вожаку и ушел по спинам, как волк из стада коров. После такого подвига к нему и братья Жигановы не совались, и даже окрестные челы уважали. Нет, без слова Кошкина в его владения соваться было не след.
Из-за всех этих обстоятельств и адмиральских соображений маршрут сватовства Сидорова вел не прямо к Митюковой, но делал крюк — сначала за крысой, а до этого к Кошкину.
Атаман Кошкин сидел на крыше заброшенной голубятни и занимался обучением ворон. Сидорову он обрадовался — они друг другу этак издали симпатизировали.
— Василий, до чего ж ты кстати! Ну-ка, залезь сюда, оцени.
Запрыгнув, Сидоров увидал напротив Кошкина двух тощих ворон.
— Ася и Дуся, — небрежно кивнул в их сторону Кошкин. — Мои папарацци. Репортаж обо мне готовят. По конкурсу. Вот, на твой вкус полагаюсь — которая лучше справится, той и литературная премия будет.
Кошкин зацепил когтем и приподнял немаленький кусок сыра. При виде главного приза глаза Дуси и Аси загорелись огнем вдохновения, и перебивая друг друга, труженики пера наперегонки пустились представлять жюри свои репортажи:
— Кошкин — это супер! — во все горло каркнула Дуся — и глаза Кошкина тотчас замаслились, будто он увидел где-нибудь в соседском окне незакрытую банку сметаны.
— Кошкин — это высший класс! — тотчас перехватила Ася.
— Он в одиночку отбился от стаи дворовых собак! — заспешила Дуся.
— Он загнал на дерево кавказскую овчарку!
— Он ударом когтя рвет двухмиллиметровую леску!
— Кошкин — суперкот!
— Кошкину — карр-р! кар-р! ур-ра!..
— Ты знаешь, Атаман, — рассудил Сидоров, прослушав репортажи, — по-моему, им лучше выступать дуэтом. Тогда это будет супер. Высший класс.
— Да? — спросил Кошкин — а морда его уже лоснилась от удовольствия, как начищенный сапог. — Ну, так тому и быть.
Он разломил надвое кусок сыра и катнул к воронам.
— Я, Сидоров, твое мнение уважаю — ты правильный кот. Не как некоторые. Мышей ловишь, на собак м-мя делаешь, Жигановых, гадов, во двор не пускаешь. Все по понятиям! А то, к примеру, до чего доходит — знаешь Барсика из третьего подъезда? Его же на поводке на улицу водят. Смотреть противно, чистый пудель. И ведь трепку не задашь — рядом охрана ходит. Эх!.. Ты, наверно, насчет помойки ко мне потолковать завернул?
— Да нет, Кошкин, насчет помойки я не возражаю — хотя она наша, ее мой чел убирает, но ты лазай там когда надо, не жалко. Я тут, понимаешь, посвататься затеял. Крысу хочу поймать.
И Сидоров изложил свою нужду поподробней — он умолчал лишь о личности невесты.
— Я ж говорю — правильный кот! — одобрил Кошкин. — Придешь с крысой, как положено — сразу будет видно — боец! Тут любая кошка выскочит за порог. С лапочками!
— Крысу не всякая кошка ловит! — гаркнула Ася.
— С крысой только бойцовый кот сладит! — подхватила Дуся.
— Такой, как Кошкин и Сидоров!
— Кошкин — супер!
— Во, вишь как навострились, — похвалил Кошкин. — Моя школа. Только, знаешь, им бы художественности добавить, как считаешь? Ты ведь поэт, разбираться должен. А кстати, Сидоров, — загорелся он, — может, ты им какой текстик нарисуешь? А?
Сидоров кашлянул. Отказывать было не с руки. Очень кстати на память пришел стишок про шустрого котишку. Заодно Сидоров вспомнил и критику Митюковой — насчет среднего рода. Не очень-то любил Василий стихи, но отступать было некуда — вдохновение влюбленного пришло на подмогу. Переделанный с ходу стишок получился таким:
На вольной воле у помоек
Кот героический живет.
Он свое ухо лапой моет.
О нем вороний хор поет.
От восхищения Атаман Кошкин вылупил свои разбойничьи глаза и даже рот разинул:
— Ну, Сидоров, ну, талант… Поэтище! Ну, за такой-то стишок ты хоть каждый день ходи в мои подвалы крыс ловить. Ладно, пойдем сходим, место покажу — они там толпами шастают. Враз поймаешь кого-нибудь.
Пока шли, Кошкин откровенничал:
— Я, Сидоров, жутко тщеславен. Как подумаю, что через четыре улицы никто Кошкина не знает, у меня даже печенка болит. А мне хочется, чтоб меня каждая собака знала, не говоря о кошках. Понимаешь, хочется после себя что-нибудь оставить. Светлое такое, нетленное… А то потом никто и не вспомнит — был такой Кошкин, не было Кошкина, кому какое дело. Хоть бы мне памятник во дворе поставили, что ли… Я вот все думаю — какой бы мне подвиг совершить, чтобы запечатлели? Слушай, у тебя нет на примете знакомого скульптора?
— Ворон своих спроси, — подсказал Сидоров. — Они всюду бывают.
— Спрошу. Ну, вот пришли, полазь в эту дырку, а дальше по трубе — она как раз над крысиной тропой проходит. Я тут подожду, чтоб не спугнуть.
Сидоров появился довольно скоро — причем, хвостом вперед. Он пятился, а пятился он потому, что волок крысу, а волочить ее приходилось из-за тяжелого веса и огромадного размера. Мордой вперед протащить ее в дырку Сидоров не мог. А когда Сидоров выволок крысу, Атаман Кошкин ахнул:
— Васька, да ты же крысиную хозяйку завалил! Ну, дела-а!.. Я с ней позавчера пластался — сошлись, представь, нос к носу. Как на меня кинулась, зверюга! Хорошо, слесаря в подвал полезли, разбежались мы с ней вничью. Как ты с ней сладил-то?
— А я не пластался, — отпыхиваясь, объяснил Василий. — Гляжу, внизу бежит. Прыгнул, да на зуб. Всего раз трепыхнулась. Нос-то к носу и я бы такую не взял.
— Ну, Сидоров! Царь-крысу задавил! Я ведь с ней давно в контрах ходил, все под меня копала. Ну-ка, — осенило вдруг Кошкина, — погодь! я щас!
Он полез в ту же дырку в стене и через пару минут показался с крысой, поменьше, чем у Сидорова, но тоже большой.
— Вот, — объяснил Кошкин, — это тебе. Две крысы подаришь. Представь, открывает она дверь, а на пороге ты — одна крыса в зубах, другую гордо попираешь лапой. Тут любая фифочка от взаимности сомлеет, не изволь сомневаться.
— Да ты что, Кошкин! — возопил Сидоров. — Я как обоих-то потащу? Мне эту-то хорошо бы до места доволочить!
— Да я помогу, не бойся. Оставлю ее там и уйду. Не стесняйся, подглядывать не буду.
Сидоров посоображал и отказался:
— Нет, Кошкин. Нереалистично выйдет — сразу две крысы. Этой хватит.
— Куда же мне теперь крысу девать? — задумался Кошкин.
— А Фельдману унеси, — посоветовал Сидоров. — Самое то.
Он посвятил Кошкина в тонкости их дружеского общения. Кошкин слушал с интересом, а потом спросил:
— Ну, клен, навес, окно, понимаю, — а форточка? Что же, Фельдманы все время держат ее открытой? Этак в квартиру всякая ворона залетит или еще кто хуже. Как же такое может быть, Сидоров?
— Ты совершенно прав, Кошкин, этот факт действительно кажется странным, — согласился Сидоров. — Однако же, прими во внимание следующие обстоятельства. Во-первых, в доме у Фельдманов совершенно нечего взять. Запасов буженины и стерляди едва хватает для нас с Фельдманом, а остальное челы хранят вне стен своего жилища. Я бы сказал, они живут довольно скудно. Что у них брать? В доме нет ни лопат, ни метел, ни, на худой конец, железного лома или граблей. Не станут же воры уносить зубоврачебное кресло?