И? Он вернулся. Четыре года – и он вернулся. Я стала художником, я работала как проклятая, по несколько рисунков в день, каждый день, я перестала читать, играть на пианино, я перестала даже говорить, потому что рисовала и рисовала, потому что на это уходили все мои силы, я рисовала, потому что хотела чуть-чуть, хоть чуть-чуть приблизить его к себе… Он вернулся, он даже не зашел к нам!
– …и в попытке освободить государственных преступников.
Государственных преступников. Северные холмы. Норы в стылой земле. Он не взял меня, не взял с собой. Он вернулся, вернулся к тем, кто прячется в холмах. Преступники?
– Обвиняемый, признаёте ли вы свою вину?
– В том, что хотел вывести из холмов несчастных брошенных детей?
– Отвечайте «да» или «нет»! – взвизгнул судья, и мне захотелось пририсовать ему свиной пятачок. – Признаёте ли вы свою вину?
– Нет.
– Эй! А ты что тут делаешь?
– Меня судья отправил, я художник. Рисовала на процессе. Я первый раз сегодня, и вот говорят, что заключенный непохожий получился, отправили перерисовывать.
– А… Ну иди.
Молодой смазливый стражник поставил факел у решетки. Этьен поднял глаза, увидел меня, вздрогнул.
– А ты не боишься его, а? – спросил стражник. – Если он якшается с теми, кто в холмах живет, он на все способен.
– Я же не буду к нему заходить. Я через решетку.
– А… ну да, ну да.
Я достала блокнот и карандаш. Посмотрела на Этьена. Стражник завис у меня за спиной, смотрел, как я рисую. Куда бы его сплавить?
– Послушайте, – сказала я нарочно раздраженно, – я не могу так рисовать, когда кто-то смотрит! Идите… чаю выпейте, что ли.
– А… – И вдруг его взгляд стал такой понимающий, такой… будто он все про меня знает, и знает, кто я и зачем пришла. – Ну ладно. Я близко буду, кричи, если что. Так-то он смирный, нечего сказать, – бормотал стражник, удаляясь.
Я смотрела ему вслед, не веря своим глазам: вот так просто все?
– Не бойся, Руш очень хороший. Добрый, только не очень-то сообразительный. Как ты выросла, Элоис.
Он стоял у самой решетки. Смотрел на меня. А я смотрела на него, и голова моя была пуста, как ржавое ведро. Он подошел совсем близко. Протянул руку через решетку, чтобы взять мою ладонь. От него больше не пахло красками и холстами, не пахло трубкой и незнакомыми травами. Только сыростью, по́том и грязью. Но это был он, он, каким я его помнила.
– Господин Этьен… как так получилось?
Вот дура! Зачем я это спрашиваю? Но я не знала, что еще сказать.
– Просто получилось. Ты ведь не это хотела сказать, Элоис.
Не это. Но что?
– Ты работаешь в суде? Ты рисуешь? Наверное, это не очень веселая работа, да?
– Уж какая есть, – пожала я плечами. – Мама умерла, и нам с тетей надо как-то жить.
«Соврав однажды…» – или как уж там дальше? Я не нуждалась в деньгах, я пошла работать сюда, чтобы найти Олу. Но об этом я, конечно, говорить не стану.
– Я не знал. Давно?
– Два года назад. Ее убили.
Я говорила так спокойно, что просто удивительно. Наверное, он решил, что я совсем бесчувственная, потому что смотрел на меня с таким укором, что мне сразу захотелось сказать какую-нибудь грубость.
– Что вас так удивляет, господин Этьен? Будто в этом мире живут только хорошие, добрые люди, которые никого не грабят и не убивают!
– Меня удивляет, что тебя это не удивляет, Элоис.
Я замолчала. Потом вспомнила:
– Почему вы решили, что я хотела сказать что-то другое?
Он улыбнулся.
– Ну, по закону жанра ты должна сказать мне: «Не волнуйся, я вытащу тебя отсюда».
Я только усмехнулась. Он шутил, как всегда. Только глаза уставшие.
– Я бы с радостью сказала это, но я не знаю как. Я была в Северных холмах, – выпалила я вдруг, хотя совсем не собиралась делиться с ним этой своей тайной. – Одна. И еще я…
– Тихо! Не надо здесь об этом. А то нас и правда некому будет спасать. Послушай, Элоис, ты должна найти одного человека. Девушку. Она работает в лавке художника на Коврижной улице, мы с тобой заходили туда как-то, ее зовут…
– Ола. Боюсь, что нет, господин Этьен. Ее арестовали. Четыре года назад. С тех пор я ничего о ней не слышала и…
– Что?!
Вот тут он по-настоящему испугался. Значит, он знал, что Ола была Хранительницей. Значит, он действительно связан с ними. С кем?
– Тогда у нас нет ни единого шанса. Мы никогда не выберемся, – глухо сказал он и в ярости стукнул кулаком о решетку. – Ч-черт!
– Они у меня.
Я сказала это очень тихо, совсем тихо, даже не шепотом, а одними губами. Я понимала, что не должна говорить ему о картах. Тем более в тюрьме. Я понимала, что карты Олы – это как раз то, за что тебя повесят сразу.
– Элоис…