— Не сомневайтесь, книги у вас будут. Они, конечно, слегка потрепаны, но это же только означает, что книгу любили и не раз перечитывали, правда ведь?
— Да, — сказал он. На сей раз ему не пришлось лгать. — Конечно, правда.
— Буду учиться переплетному делу, — мечтательно проговорила она. — И сама переплету «Возвращение Мизери». Если не считать Библии моей матери, у меня будет единственная по-настоящему моя книга.
— Это хорошо. — сказал он, просто чтобы что-нибудь сказать. У него слегка заныло в животе.
— Теперь я пойду, чтобы вы могли спокойно надеть волшебную шляпу, приносящую вам мысли, — проговорила она. — Это великолепно! Вы так не считаете?
— Энни, я и в самом деле тоже так считаю.
— Через полчаса я принесу вам цыплячью грудку с картофельным пюре и горошком. И даже немножко желе, раз уж вы так хорошо себя ведете. И я позабочусь о том, чтобы вы вовремя приняли лекарство. Даже больше: перед сном, если понадобится, вы получите лишнюю капсулу. Я хочу, чтобы вы как следует выспались, потому что завтра вы возвращаетесь к работе. Клянусь, за работой вы станете поправляться быстрее!
Она дошла до двери, остановилась, повернулась к нему и — самое дикое — послала ему воздушный поцелуй.
Дверь за ней захлопнулась.
Он не хотел смотреть на пишущую машинку, и какое-то время ему это удавалось, но его беспомощный взгляд все же упал на нее. Она стояла на бюро и ухмылялась. Смотреть на нее — все равно что смотреть на орудие пытки: испанский сапог, дыбу… Орудие пытки пока стоит без дела, но только пока…
Я думаю, к тому времени, когда вы его закончите, вы уже будете готовы… готовы снова встречаться с людьми.
Ох, Энни, ты врала и себе, и мне. Я это знаю, и ты тоже знаешь. Я это видел по твоим глазам.
Открывавшиеся перед ним ограниченные перспективы вовсе его не радовали: шесть недель жизни, наполненных болью переломанных костей и продолжением общения с Мизери Честейн, урожденной Кармайкл, а затем — поспешное погребение на заднем дворе. Не исключено, что она скормит его останки свинье по кличке Мизери — в этом будет хоть какая-то, пусть черная и жестокая, но справедливость.
Тогда не делай этого. Выведи ее из себя. Она же — ходячая бутыль нитроглицерина. Потряси ее. Вызови взрыв. Все лучше, чем лежать и страдать.
Он попробовал рассматривать сплетающиеся буквы на потолке, но слишком быстро снова перевел взгляд на пишущую машинку. А она все стояла на бюро, безмолвная, толстая, полная слов, которые он не хотел писать, и ухмылялась, и у нее по-прежнему недоставало одного зуба.
По-моему, приятель, ты сам в это не веришь. По-моему, ты захочешь жить, даже если будет больно. Если ради этого тебе придется вернуть Мизери к жизни — ты на это пойдешь. По крайней мере попытаешься. Но сначала тебе придется иметь дело со мной… А мне не нравится твоя физиономия.
— Взаимно, — прохрипел Пол.
Он попробовал выглянуть в окно — там валил снег. Однако очень скоро он снова уставился на пишущую машинку — с отвращением, но и с вожделением, сам не понимая, в какой момент его настроение изменилось.
25Пересадка в кресло оказалась менее болезненной процедурой, чем он предполагал, и это было хорошо, так как по прежнему опыту он знал, что потом боли будет достаточно.
Энни поставила поднос с ужином на бюро, затем подкатила кресло вплотную к кровати. Она помогла Полу сесть, вызвав приступ тупой боли в области поясницы; впрочем, боль быстро прошла — и наклонилась над ним, прижав его плечо к своей шее. На долю секунды он почувствовал биение ее пульса, и его лицо перекосила гримаса. Затем ее правая рука твердо обхватила его спину, а левая — ягодицы.
— Постарайтесь не двигать ногами, — попросила она и попросту столкнула его в кресло. Сделала она это так же легко, как если бы вставляла книгу на свободное место на книжной полке. Да, у нее есть сила. Даже при благоприятном стечении обстоятельств исход его схватки с ней был бы под вопросом. А в своем нынешнем состоянии он мало чем отличался от восковой куклы.
Она положила перед ним доску.
— Ну, видите, как хорошо? — осведомилась она и пошла к бюро за подносом.