Она была ничем. Она была тем последним ничем, за чьей смертью останавливается все и чья немота лишает смысла все слова, когда–либо произнесенные человеческими губами. С пальцем, перечеркнувшим щель рта, летела Света над опустевшим городом, и вина, черная, неискупимая вина жила в ней единственной дрожащей каплей крови.
Капля вытекала, повисала и падала, окрасив туман, заслонивший Землю от Светиных глаз. Света рушилась и ломалась, привставала на колени; становилась собой; вспоминала, кого убила она вчерашней ночью под мостом бездумно и злобно. Струсив при виде рядов любимых лиц (как много ей снилось любимых лиц, когда умирала мать!), она искала для себя оправданий, но знала, увернувшись, убегая, прячась в земляной яме, что оправдания нет.
Она просыпалась в поту. Мать стонала и просила пить. Света, счастливая жизнью, смотрела, как льется щедрым потоком вода из кувшина, звонко ставила кувшин на стол, поила мать, приподняв ее невесомую голову над подушкой, улыбалась, если мама открывала глаза, улыбалась…
Улыбалась.
«Как только я умру, — сказала мама с хлопотливой интонацией, — сразу же продезинфицируй квартиру».
Она говорила это часто и так же беспомощно и строго, как говорила, провожая Свету в отпуск: «Как только приедешь, сразу дай телеграмму!», или, отправляя на экзамен: «Как только сдашь, сразу позвони», или темным утром зимних будней, перед Светиным выходом из дому: «Как только подойдет трамвай, помаши мне рукой. Я буду знать, что ты дошла».
Окна их квартиры выходили на перекресток. Мама могла видеть Свету в негустой толпе, ожидающей трамвай. Она вставала к окну и смотрела до самого лета. Летом она уже не вставала. Но тогда Света почти не выходила из дому. Мама умерла в июле, ночью. С той ночи Света больше не видит снов. Она засыпает и пробуждается так же легко, как включает и выключает светильник, повешенный низко над креслом, звенящий по утрам хрустальными подвесками, если Света, проходя мимо, бездумно или раздумчиво проводит по ним указательным пальцем.
РRESENT CONTINUOUS
Утром Света в последний раз обыскивает прихожую. Кошелька нет. Чужая перчатка свисает с подзеркальника. Она похожа на отрубленную высохшую руку чернокожего невольника. Света, полюбовавшись камнем, вкладывает его в чехольчик для безымянного пальца и туго перевязывает перчатку ниткой у основания.
Хлопнув дверью парадной, Света спешит к остановке. Она улыбается. Утром у нее всегда хорошее настроение. Мороз сегодня небольшой. Света снимает тяжелую шапку и несет в руках. Безветрие. Света выдергивает две шпильки, на которых держится ее несложная прическа, и с наслаждением встряхивает волосами. Медленно, ритмично: влево, вправо, влево…
Улица и проспект пустынны. Только на углу, на противоположной стороне, поблескивая стеклами, урчит мотором красный «Москвич». Вот он задрожал, тронулся с места, приоткрыл дверцу, показал руку, плечо, букет желтых роз в сверкающей оболочке…
Света ускоряет шаг, спотыкается, почти падает, но, оттолкнувшись рукой от земли, как спринтер в низком старте, выпрямляется и бежит к трамваю.
Она успевает.
Женщина в норковой шубке стоит на задней площадке, держась за поручень голой рукой.
— Простите, — спрашивает Света, — это не вы потеряли вчера перчатку в трамвае? — Она протягивает женщине перчатку, перевязанную ниткой у основания.
Женщина взглянула:
— Нет, не я.
Она совсем не так молода, как думалось Свете. Блестящий мех делает ее моложе. Обручальное кольцо с голубым камнем звонко ударяется о сталь поручня, когда женщина, отвернувшись, спускается на нижнюю ступеньку. Она достает из рукава пару перчаток и натягивает их. Левой рукой она вцепляется в борт, а правую плотно прижимает к дверной створке, чтобы надавить ею, расширяя щель, как только трамвай остановится.
— Спасибо коммунистам, метро успели построить, — бурчит себе под нос женщина, изготавливаясь к прыжку.
Трамвай встал. Света прячет перчатку в карман и торопится занять место у окна. Она недоумевает. Ей весело: высказанная пассажиркой благодарность к коммунистическим властям насмешила ее.
Люди заполняют вагон.
«Вот те раз! — думает улыбающаяся Света, так и сяк крутя камушек в пальцах. — Не хочет признаваться. Возможно, принимает меня за наводчицу. Ишь, как побежала! Беги–беги, милая, не езди трамваями, раз такая богатая».
Света гладит алмаз: