Через пять минут Света и женщина в норковой шубке (частенько они сталкиваются тут, и Света здоровалась бы, да попутчица отворачивается) занимают места в противоположных концах вагона. Света садится на переднее сиденье, так, чтобы видеть дорогу через лобовое стекло (боковые наглухо забелены морозом); женщина в шубке встает у задней двери, тянет руку, касается поручня кончиками пальцев. На ней тонкие кожаные перчатки. «Бедная, — думает Света. — В такой мороз, в перчатках!» Она с удовольствием смотрит на свои пуховые варежки, маминой работы, прячет нос в серый мягкий шарф собственной вязки, пристраивает ноги к холодной печке под сиденьем и саркастически улыбается, поймав себя на чувстве легкой зависти к молодой женщине в тонких перчатках, зависти и вместе с тем жалости, ибо — Света не в первый раз думает об этом — ей непонятно, что заставляет обладательницу дорогого меха выходить из дому в такую темень и ждать грязного трамвая в обществе одной лишь Светы (и хорошо, что Светы!), впрочем, до метро ей ехать всего две остановки, это Свете далеко, час езды (на метро, конечно, быстрее, теплее, но там утомительная давка, а в трамвае, когда садишься у кольца, давка бывает уморительной или, скажем, умозрительной, кроме того, вряд ли Светин кошелек позволяет ей оплатить метро и трамвай в оба конца, пешком же раньше времени сносятся сапоги, так на так получается).
«Наверное, сломалась машина, — думает Света. — А у нее ничего нет, кроме этой шубки. Как у Акакия Акакиевича. В какое интересное время я живу! В этой женщине, как в капле воды…»
Света любуется миниатюрным отражением женской фигуры, мягко скользящим по стеклу. Трамвай, завершив поворот, останавливается у метро. Толпа просачивается в вагон через полуоткрытые двери. Толпа движется рывками, она пучится и течет, как густой шоколадный крем из кулинарного шприца тройной обводки, который туго, но быстро заполняет перегородчатую пустоту под корочкой заварного пирожного. «С получки я куплю себе пирожное», — думает Света и краснеет от стыда за свое истерическое гурманство, с которым она уже давно не знает, что делать. Никогда раньше!..
«Никогда раньше я не покупала пирожное только для себя, — вспоминает Света. — Я была уверена, что не люблю сладкого. В этих моих гастрономических аналогиях, как в капле…»
Толпа бесшумно струится, колышется, дрожит, пузырится и наконец застывает. «Дайте выйти!» — слышится мольба, отдаленно напоминающая собой приказ. Там, далеко, на задней площадке. «Ее затерли, — понимает Света. — Дурочка. Замешкалась на выходе. Обтопчут шубу!» — жалеет она затертую толпой жертву и поднимает голову. Толпа поблескивает человеческими лицами. Трамвай трогается.
«Дайте мне выйти!»
Там в голосе стоят слезы, а молодая старуха, уместившая сумку на Светином плече, ухмыляется довольно: «Покатайся, милая. Вперед не зевай».
Свету охватывает злоба. Она еще новичок в этом властном, прекрасном чувстве, но тем приятнее ей отдаваться ему раз от разу все глубже, раз от разу безогляднее. Никогда, никогда Света не уступает места таким старухам!
«…Дайте!»
Средняя дверь не закрыта, и вожатый останавливает трамвай.
«…выйти!»
Света зажмуривает глаза, потом, разняв злобу и жалость (сцепились, как пара голодных псов!), коротким усилием представляет, как может она — Света — боками промять себе путь в спрессованной массе от задней площадки к средней, как может она — Света — плечом пробить проход к нижней ступеньке спуска, как жестко, умело и нагло (пробкой!) вышибет она подростка, загородившего выход, как…
— Куда прете? — слышит Света со средней площадки. Все так и есть: норковая шубка с «летящей спинкой» вздернута подолом над последним сгустком толпы. Вот она рванулась раз, другой…
«Крючки пришьет новые», — с облегчением думает Света и, не глядя, говорит старухе:
— Поставьте сумку ко мне на колени.
Та слушается. Трамвай движется. Понемножку начинает светать.
Через час уже совсем светло. Трамвай опустел. Свете пора выходить. Ей удобнее с задней площадки. Сходя по ступенькам, Света замечает за створкой двери грязную женскую перчатку, затоптанную в угол. Задумавшись о многом, она подбирает перчатку и прячет в сумку. «Почти новая, — рассуждает Света. — Завтра утром обрадую ее. Если, конечно, она не выбросила правую».
Света где–то читала о том, как некий остроумный и щедрый молодой человек, выронив перчатку из окна бегущего поезда, тотчас выбросил ей вслед другую, с тем чтобы нашедший пару перчаток пешеход смог приятно удивиться и, быть может, вспомнить его добрым словом. Света улыбается этому воспоминанию и замедляет шаг. Она никуда не опаздывает. Как всегда после каникул, она перепутала расписание уроков и только сейчас сообразила, что сегодня не понедельник, а среда: значит, у нее пятый класс с одиннадцати, два седьмых с двенадцати, и больше ничего, если не считать тетрадей.