Света мерзнет. Чужие мысли, которыe испытывает она по временам, тают и рассеиваются в морозной дымке. Она отпускает рыбку, не сказав заветного желания. Ей, в сущности, ничего не нужно. Уточнив время у художника, спешащего пересечь парк, она отрывается от скамьи и поворачивает назад, к трамвайной остановке; спешит, прихрамывая осторожно, улыбаясь весело новой своей — из тех, тысячами роящихся в длительном настоящем, — мысли: «Легкая хромота мне к лицу. Луиза де Лавальер».
Свете сорок лет. В прошлый четверг она рассталась с мужчиной, которому отдала десять лет жизни. Летом у Светы умерла мать. Света владеет пятнадцатиметровой однокомнатной квартирой в северной части Петербурга. Она не замужем. Она беременна, но не знает об этом. Это ее первый ребенок.
РRESENT CONTINUOUS
(НАСТОЯЩЕЕ ДЛИТЕЛЬНОЕ)
— Present Continuous, Misha! — поправляет Света пятиклассника. — Ты же не собираешься стучать всю свою жизнь? «I am knocking now»1.
— I am knocking, — повторяет Миша, переставая стучать.
Отличники смеются, двоечники зевают. А среднеуспевающих нет в Светином классе. Ее антипедагогическая снисходительность простирается до пределов необозримых, но все же существующих, например, в виде минимального требования: выучить английский алфавит и уметь отвечать на вопрос «Как твое имя?». Миша, опять со свежим рвением принявшийся стучать по доске, готов преодолеть установленный предел, но Света отпускает его без отметки, пообещав вызвать в следующий раз. Звенит звонок.
Перемена сотрясает этажи. Улыбающаяся Света спускается в учительскую. Завуч здоровается с ней кивком (смотрит в сторону):
— Вы не были на педсовете, Светлана Петровна…
— Мне нездоровилось.
— Сейчас все в порядке?
— Все в порядке.
— Могу сообщить вам приятную новость: Инга уволилась с понедельника. Вам передают восьмые классы. С ними вы дотягиваете до полной ставки…
— Спасибо.
— Пока же вам придется вести в седьмых две группы. Это временно, вы понимаете.
— И в восьмых — по две группы?
— Это как вы договоритесь с Лидией Александровной.
— А где Лидия Александровна?
— Лидия Александровна болеет. Грипп. Можно надеяться, что на следующей неделе…
Звонок. Света досадует. Ей не нужны ни полная ставка, ни тем более объединенные группы в старших классах. Там половина учеников не успевает. Света медленно поднимается к себе, по пути обдумывая план урока. На каникулах «ее» дети должны были составить рассказ о том, как встречали они Новый год. «Чужие» дети, доставшиеся ей в наследство от Инги, вряд ли способны импровизировать. Придется читать по учебнику.
Вздохнув, Света открывает дверь. Класс пуст. Она садится и ждет. Потом спускается в учительскую. Завуч извиняется, что не предупредила (впрочем, Светлана Петровна могла и сама догадаться): объединенная группа собралась в бывшем кабинете Инги. Света мчится на пятый этаж. Объединенная группа уже расползлась по школе. Света собирает ее с помощью Ростислава Письмана, послушного мальчика с неправильной дикцией и сочным, недавно созревшим баритоном.
— Тише, Слава, не баси!
Света, почти равнодушная к детям, за что–то любит маленького, щуплого Письмана, однако считает долгом скрывать от него свое расположение.
— По тебе консерватория плачет.
— Мне медведь на ухо наступил, — картавит мальчик по–английски.
Класс собран. Света садится к столу, ищет в памяти английский эквивалент русской метафоры, дословно переведенной отличником из ее группы, не находит, досадует на себя, завуча, Ингу, Лидию Александровну и начинает урок.
Легкость покинула Свету. Мысли впитались в настроение, как в почву, увлажнив ее. Света расстроена и рассержена. Она плохой педагог. Она толком не знает своего предмета. Она почти не любит детей. Ей не хочется любить их. Их перед ней — сорок голов. Сидят по трое за партой, девочки с девочками, мальчики с мальчиками… Это седьмой… А в восьмом, наверное, другая картина. Ах, как хорошо, что не десятые достались ей в наследство! Завуч верно оценивает Светин уровень. Что касается денег…