С отрочества дружинник привыкал все делать сам. И еду приготовить так, чтоб жесткое мясо тура казалось нежнее хоммячьего, и кольчугу рваную починить, и фенакодусу когти на лапах заточить, благо далеко ходить не надо — прямо к корпусу примыкала длинная пристройка, конюшня для лошадей-мутантов. И это правильно. Воин должен всё уметь, что в походе пригодиться может. Потому обычно одна часть дружины на задании, вторая — при князе, а третья — в наряде по кухне, столовой или корпусу. Полы драит, тяжелую рукоять стиральной машины крутит или же картофелины чистит от бледной кожуры, похожей на мягкое стекло.
Но, конечно, одно дело — солдатский паек жевать, пусть даже хитро приготовленный, и совсем другое — в трактире посидеть. Там и еда повкуснее, и музыка, и девки заходят песни послушать да потанцевать. В Кремле все равны, и бабам в трактир ходить не зазорно. Единственное это место, где можно отдохнуть да повеселиться. Все остальное в крепости словно меч, под выживание да оборону заточено. Правда, особо туда не находишься. Цены больно кусачие. Расплачиваются берестяными колечками, что выдаются каждому из кремлевских ежедневно за работу сообразно пользе, которую человек принес крепости. Нехитрая штука то колечко, смолой склеенное, самому можно сделать. Да только никогда такого не было, чтоб кто подделал местную деньгу. Даже в мыслях ни у кого не возникло. А если вдруг и подумал такое кто-нибудь, отдавая десять колечек за кружку пива, то сразу ту мысль из башки выгнал, словно мелкого сухопутного осьминога-паразита из горницы поганой метлой. Это ж как у себя украсть. В зеркало потом смотреться неудобно будет, со стыда глаза бесстыжие в сторону отводя.
У дружинников в колечках недостатка не было. В другом дискомфорт ощущался. Мол, как это я, орясина стоеросовая, буду в трактире пиво хлестать, а остальной люд, у кого с деньгой напряженно, станет, мимо проходя, завистливые взгляды в окна бросать. Потому дружинники, как и остальные кремлевские, отдыхали нечасто. Только когда с рейда возвращались. Или вот с такой экспедиции к черту на кулички, которая, кстати сказать, случилась впервые со времен Последней Войны. Грех такое не отметить. Да и товарищей, павших при обороне гуляй-города, помянуть надобно. И тех, кто, штурм Кремля отражая, возле подножия красных стен уснул навечно. Таких семеро было. С двумя дружинниками — девятеро…
В общем, почистились воины, в баньке попарились, надели все чистое, собрались в нижнем зале, что возле столовой был, — и призадумались. С одной стороны — традиция после рейда в трактире посидеть. С другой стороны…
— А по мне, так наплевать, — высказался первым Тимоха. — Ну да, трактир рядом с Потешным дворцом стоит. И что, все потешники тут же на нас кинутся из-за того, что Данила ихнего жука-медведя помял?
— А ежели все ж кинутся? — усмехнулся Степан. — Прикинь, что люди скажут. Дружинники с потешниками схлестнулись, да еще аккурат после битвы. Попутали своих с нео.
— А ты не думаешь, ёшкина кошка, что люди скажут, мол, дружинные своих товарищей погибших не помянули потому, что забоялись в трактире звездюлей огрести? — явно заводясь, выдал Тимоха.
— Ты думай, что метешь! — взревел Никита. Розовый шрам на его щеке побагровел, налился дурной кровью. Еще немного — и вобьет в рот молодому его слова вместе с зубами.
— Стоп, братья.
Все собравшиеся как-то разом примолкли. Не то чтоб Данилу кто десятником ставил над ними. Просто в любой команде есть тот, к кому прислушиваются больше, чем к другим. Вот как-то так получилось с недавних пор, что Данила в дружине после сотника вроде как вторым стал. Раньше Степана так слушали. Он и десятник, кстати, и годов ему за тридцать, и слова нужные всегда умел найти, когда у других тех слов недоставало. А тут как-то оказалось, что у Данилы слов хоть и меньше, но они весомее, что ли. Как пули свинцовые.