— Добро, — кивнул дьяк.
Шереметев отхлебнул сбитня и задумался. Минуты три гость и хозяин сидели молча, потом Телепнев осторожно спросил:
— А скажи-ка, Федор Иваныч, чегой-та на Пожаре болтают про мальца, при тебе живущего? Мол, он будущий царь, Богородицей на Русь посланный.
Боярин удивленно вскинул брови:
— Уже болтают? Скоренько. Тут, вишь, Василь Григорьич, какое дело: недавно в церкви Успения мальца нашли, прям под иконою Богоматери Владимирской. Я как раз у архимандрита Чудова был, у Аврамия, и князь Пожарский со мной. Обсуждали про Земский собор всякое… ну, ты понимаешь. И тут прибегает ихний чернец да орет как оглашенный, дескать, Заступница небесная царя послала. Ну, мы и пошли всем скопом поглядеть, а там и всамдель дитятя…
— Во-он оно что, — удивленно протянул Телепнев. — И впрямь, похоже, непростой ребетенок.
— Оно конечно, не всякий день на алтаре мальцов-то находят.
— И что ж, он у тебя?
— Да, Василий Григорьич, здесь расположился.
— И как, глянулся он тебе? Не пужается?
Шереметев обреченно махнул рукой.
— Да какое там. Шустрый — спасу нет, кого хошь расскучает. Весь день по палатам да по двору бегает, пришлось ему Сенькину шубейку отдать. Бывает, и в лари-сундуки заглядывает. А скажешь чего — орет.
— Как бы вторым Иоанном Мучителем не оказался, — вздохнул Телепнев, намазывая варенье на ржаную булку. — А почто ты его взял?
Федор Иванович усмехнулся, глаза лукаво заблестели.
— А ну как с Мишкой Романовым не выгорит у нас дело? Ну как мальца-то и выберут? Кто тогда при нем, малолетнем, за главного будет, а? То-то, воспитатель его да предстатель.
— Хитро, — усмехнулся Телепнев. — И впрямь поваден он нам, пока в летах-то несовершенных. Да только вряд ли Салтыковы обрадуются, коли их родню, Романовых, обойдут в царском выборе.
— Ну, это так, на случай. Все ж Миша повыгоднее будет, батюшка его у вора Тушинского в лагере патриаршествовал, значится, мстить нам за то, что польского королевича на русский трон звали, царь не смогет. Опять же, я Романовым сродственник.
— Оно конечно, но за младенца легше будет уговаривать, он вроде как ставленник Божий получается. Как звать-то его?
— Петром. Нам с тобой, Василь Григорьич, что Миша, что Петя — оба повадны. И надобно теперь учинить, чтоб других искателей державы случаем не выбрали. Понимаешь?
— Сказывай, что придумал, — усмехнулся Телепнев. Хорошо зная Шереметева, он ни на секунду не усомнился, что у того уже есть план.
— Ну, гляди: среди Шуйских и Годуновых есть хотельщики, но их всурьез и обдумывать не будут, дабы не мстили они за загубленных царей-сродственников. Из Голицыных никого не осталось, Василий полонен вместе с Филаретом, Андрейка погиб, а Ивашка ни на что не годен. Ивана Романова да Черкасского не кликнут, у них сторонников мало. Сурьезные претенденты — боярин Иван Михалыч Воротынский и князь Куракин, вот против них бы что измыслить… А боле прочих видится мне опасным князь Пожарский. Остальные-то — кто в седмочисленных боярах сидел, кто в Тушинском лагере, как Трубецкой, так что их бояться нам не след.
— Нда, Дмитрий Михалыч человек видный, спаситель отечества. Только я тебе, боярин, так скажу: коли ты извести его надумал, то мне с тобой не по пути. В венценосцы я князя Пожарского не хочу, но самолично ему в пояс кланялся, когда он Москву освободил. Он человек чести, а такие нашей земле нужны.
— Что ты, Василий Григорьич, что ты, — замахал руками Шереметев. — Я вот что мыслю: надобно нам его именем грамотку написать. Шведам. Желает, мол, Москва в цари Карла, ихнего королевича. А коль на Земском соборе об этой грамотке кто случаем проведает — вот и будет Пожарскому тяжельче в венценосцы пробиться. Что скажешь?
— Дельно, — улыбнулся дьяк. — За такое и не накажешь, а в душах сумления останутся. Вечерком самолично напишу да со своим человечком отправлю. И тотчас пошлю кого-нить грамотку-то перехватить.
— Уговорились, — Шереметев от души обнял гостя.
Тот потоптался, словно не мог решится, но все же спросил:
— Мальчонку-то покажешь, батюшка Федор Иваныч?
— Дык пошли, секрету-то в том никакого нет.
Через несколько минут они уже входили в комнату Пьера, у двери которой мирно дремал посланник Пожарского. Мальчик тоже как будто спал, сложив ладошки под румяной щечкой. Хозяин с гостем тихо подошли к нему, и Шереметев прошептал:
— Вот он, Василь Григорьич.
— А с виду совсем обыкновенный, — усмехнулся думный дьяк.