— У-у, об этом не печалься, сестрица. При нем охранник стоит, уж с ним-то я завсегда уговорюсь. Твое дело только шум поднять да в Москву приехать и там мальца за свово признать. Только подробно обскажи Алешке, чтоб он там не шумел, а коли будут спрашивать про мамку, пусть на небеса кажет.
Но несмотря на все уговоры, боярыня все еще сомневалась.
— Грех-то какой, Ванечка!
— Да с чего грех? Сказываю ж, не посланец то вовсе, а боярское дите, кто-то из них подсуетился да свово сынишку в Успенскую церковь и подкинул. Эх, жаль, я сам не скумекал ране такое учинить.
— Боязно мне, братец. Как он будет без материнского присмотру-то?
— Положись на меня, я за Алешку животом отвечаю. Уж поверь, ни волосинке с головушки его упасть не дам.
Видя, что сестра все еще колеблется, князь решительно добавил:
— Право, Маруся, смешно. Я ей престол в дар подношу, а она противится. В общем, не послушаешь честью — скраду мальчонку. Дело-то государственное! Не ты ль говаривала, дескать, Руси честный государь надобен? Аль твой Иван Михалыч не таков?
Мария закрыла лицо ладонями и долго сидела так, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Наконец опустила руки и вздохнула. Может, она слепо верила брату, а может, искушение побороло страх в ее сердце, но она ответила:
— Будь по-твоему, братец.
— Ну, вот и ладненько, — обрадовался Буйносов. — Давай, сбирай Алешку, а я за околицей, у Калужской дороги, подожду тебя.
В то утро Василий отправился с докладом к князю Пожарскому. Мальчонку оставлять было боязно, но дело есть дело, и, строго настрого наказав Филимону не спускать с дитя глаз, он пошел на Орбат.
Было холодно и пасмурно, ветер гнал над Москвой мрачные сизые тучи, а над куполами Троицкого подворья с карканьем кружилось воронье. Даже здесь, в сердце Руси, чувствовались разруха и запустение.
Миновав Житничную улицу, Василий через Ризоположенские ворота покинул Кремль. Но едва перешел мост через Неглинку, как из проезжающих мимо саней его окликнули:
— Здорово, служивый.
Оглянувшись, Василий увидел в санях человека лет сорока, в военном кафтане и накинутом на плечи тулупе. Маленькие хитрые глазки прищурены, кустистые черные брови почти срослись у переносицы. То был Савелий Ковров, доверенный человек князя Буйносова.
— Васька, никак ты? — радостно воскликнул он. — Куда путь держишь?
— На Орбат, — осторожно ответил парень. — А ты, мил человек, кто будешь?
— Вот те раз! Я ж Гришка Потапов, мы с тобой в ополчении в одном отряде служили. Аль запамятовал? Залазь, подвезу, до Орбата путь неблизкий.
Василий готов был поклясться, что никогда не встречал чернобрового незнакомца. Но тот его явно узнал, с чего бы? Движимый крестьянской пытливостью, он полез в сани. Уселся на обитое сукном сиденье и выжидательно взглянул на "Гришку", нисколько не сомневаясь, что вскоре во всем разберется.
— Трогай, — крикнул Савелий вознице и повернулся к Василию:- Ну, сказывай, где ты, как ты.
"Тут надобно с осторожностью", — подумал парень, а вслух ответил:
— С Божьей помощью, служу помаленьку.
— Все так при князе Дмитрии Михалыче и состоишь?
— Твоя правда, при нем.
— А я тут к одному пристроился, так, веришь ли, живу — горя не знаю. Хороший хозяин, щедрый. Задание какое даст, сделаешь — что хошь проси у него. Вот у тебя есть заветное желание?
— Да вроде нету.
— Вот прям-таки нету? Деньги там, аль земли?
Да кому они нужны, деньги и земли. Вот если б хоть одна родная душа осталась у него на белом свете! Мать в сырую землю легла, невеста повесилась, а виновник ее смерти где-то гуляет, жрет и пьет вволю…
На глаза Василия навернулись слезы, и, на мгновение потеряв бдительность, он ответил:
— Чтоб сыскали того стервеца, что снасильничал мою Настену.
— У-у, этот сыщет, не сумлевайся, — важно кивнул Савелий. — Уж для такой-то малости моему хозяину только пальцем шевельнуть. Давай, Васьк, переходи к нему на службу. Тем паче, сказывают, твой князь-то опростоволосился?
— Как так?
— Не слыхал? — рассмеялся чернобровый. — Вроде бы поймали на Волоцкой дороге посыльного с грамоткой, Дмитрием Михалычем твоим писанной. Будто зовет он на престол московский шведского королевича. Сказывают, князь от грамотки той на Земском соборе отрекался, мол, она подметная, и на том крест целовал. Но многие тепереча на него злы, и веры ему стало меньше. Неужто и правда не слыхал? Разве ты не при его особе состоишь?
— Нет. То есть, вестимо, состою, но ныне у меня особенное дело. Кто ж заместо князя грамотку-то написал?! Сведаю — самолично придушу поганца!