Принимая ванну и одеваясь, Аликс размышляла над их разговором. Ей никогда еще не доводилось встречать такого замечательного, умного, доброго и щедрого человека, как ее мать. Все в Нине Варони восхищало Аликс — ее ум, речь, походка, загадочная улыбка, обольстительный блеск голубых глаз.
Только одного девушка не могла понять — странного равнодушия Нины к бабушке. Варони даже не переживала, услышав о смерти родной матери!
«Должно быть, я ошиблась, — внушала себе Аликс. — Скорее всего, прекрасная Нина Варони не может позволить себе выказывать скорбь на публике. Да, вот в чем дело. Какое простое и очевидное объяснение!»
Вздохнув с облегчением, Аликс поспешила одеться. А потом с трепетом отправилась знакомиться с Прескотт.
Постояв в нерешительности посреди холла, девушка определила, что массивная резная дверь из черного дерева, должна вести в кабинет. Она приоткрыла дверь, заглянула внутрь, огляделась и только потом вошла.
За длинным столом, заваленным газетами, письмами, скрепками, папками для бумаг, сидела худощавая, болезненного вида шатенка лет тридцати пяти — сорока с короткой стрижкой и что-то порывисто писала. Словно почувствовав чье-то присутствие, она подняла голову и уставилась на Аликс.
— Доброе утро, — коротко бросила секретарша и вновь приступила к работе.
— Доброе утро.
Выждав немного, девушка совершила новую попытку начать разговор:
— Вы мисс Прескотт?
— Лучше зови меня просто Прескотт, — прозвучало в ответ. Глядя на недоумевающую Аликс, женщина пояснила: — Все так делают.
— А-а, понятно. А почему они так делают?
— Понятия не имею. — Секретарша ухмыльнулась. — Вероятно, из-за моих родителей, которых угораздило окрестить дочь Венерой Прескотт. И никто из артистического круга не станет называть меня Венерой.
Слова Прескотт походили на правду, и Аликс замолчала, смутившись. Секретарша оторвала взгляд от кипы бумаг и с улыбкой посмотрела на собеседницу. В ее черных как ночь глазах засверкали искорки веселья, и Аликс поняла, то Венера Прескотт сумела прочесть ее мысли. Девушка почувствовала необходимость сказать что-то еще, лишь бы избавиться от неловкости.
— Я Аликс Фарлей, сестра Нины Варони.
— Знаю. Я видела тебя вчера за ужином.
— Неужели? Я вас не заметила, — удивилась Аликс.
— Не сомневаюсь. Это входит в мои обязанности.
— Что входит?
— Быть незаметной. Секретарша преуспевающей женщины должна овладеть этим искусством… если хочет сохранить свое место.
С этими словами Прескотт вновь погрузилась в работу.
Аликс приблизилась еще на один шажок, и… ее внимание привлекла кипа фотографий Нины Варони, которые секретарша усердно сортировала.
— Ой, можно мне взглянуть… пожалуйста?
Прескотт пожала плечами:
— Если хочешь. Только не перемешай.
— Нет, что вы. Здесь разные фотографии?
— Нет, одна. Но подписи разные, — лаконично заметила Прескотт.
— Но как…
— Вот эти — «с наилучшими пожеланиями». — Секретарша небрежно указала на ближайшую стопку. — На тех только автограф. — Она показала на самую большую стопку. — А вот «с любовью, ваша…». Все зависит от того, кто просит и как просит.
— Понятно.
Аликс взяла один снимок и с нежностью повертела в руках, изучая подпись. Но тут ее взгляд упал на еще одну крохотную стопку, и щеки девушки залились румянцем. На углу фотографии красовалась короткая, но многозначительная надпись:. «Со всей моей любовью».
— А… эти, — охрипшим от волнения голосом спросила Аликс, — кому предназначаются эти?
Прескотт бросила равнодушный взгляд на фото, которое девушка держала в руках с такой осторожностью, будто это нежный лепесток розы, а не обычный лист бумаги.
— Всем, кого Варони ненавидит или боится.
— Что?! Но здесь написано: «Со всей моей любовью».
— Конечно. — Прескотт хищно улыбнулась. — В переносном смысле. Например, для конкурентки это будет означать: «Здравствуй, драная кошка. Ты неплохо спела в прошлый четверг, но у меня всегда получается лучше. И тебе остается лишь глотать обиду да кусать локотки, ибо до меня тебе еще далеко».
— Ложь! — На глаза девушки навернулись слезы.
— Нет, правда.
— Но это ужасно… и так цинично.
— Такова жизнь.
— Неужели?
— Да. — Женщина задумчиво почесала карандашом за ухом. — Да, оперная жизнь — это смесь высокой поэзии и холодного цинизма.
— Но романтизм все же есть, — не отступала Аликс. Она боялась потерять последнюю иллюзию.
— Да. Вот почему однажды испробовавший артистическую жизнь, не может променять ее на другую. О-о, какая это изнуряющая борьба, а конец зачастую предопределен… и он ужасен. Но… — Улыбка Прескотт стала человечнее. — Но какой блеск!