— Меня никто не обижает, — отвечал Дадаш.
— Никто? — усмехался Газанфар, и на веселое его лицо ложилась тень. — А хозяева?
— Хозяева меня уважают, — возражал Дадаш. — Недавно вот приезжал из Петрограда член правления, разговаривал со мной, шутил. Он меня не обижал.
— Значит, еще обидит. Все хозяева на один лад!
— Нет, — упорствовал Дадаш, — Мой хозяин — человек добрый.
— Не может быть, друг Дадаш, добрых хозяев, как не может быть добрых волков!
— Какой же мой хозяин волк? — недоумевал Дадаш и с убеждением в голосе добавлял: — Меня мулла сызмальства учил уважать хозяев и слушаться их.
— Ну и неправильно учил! А я скажу тебе, что любой хозяин хуже волка. Волк зарежет овцу, чтобы не погибнуть с голоду и прокормить волчат, а хозяева сдирают с нас семь шкур ради того, чтобы самим объедаться, в то время как рабочие пухнут с голоду.
— Живем мы, конечно, небогато… — нехотя признавал Дадаш, вспоминая свой скудный хлеб и ветхую одежду. — Но все же… Я, вот видишь, — благодарение хозяину! — живу в фирменной квартире… — И Дадаш удовлетворенным взором обводил грязные стены, закопченный потолок, щелистый пол.
— А как живут твои хозяева, ты видел?
— Незачем мне к ним ходить. Мое дело — держать вахту у ворот. Член правления приказал: посторонних на завод не пропускай!
Спорили Дадаш и Газанфар обычно долго: не так легко было переубедить Дадаша.
— Из одной мы с тобой, Дадаш, местности, можно сказать — земляки, а как не похож ты на наших людей! сказал однажды Газанфар., — Помнишь Мамеда Мамедьярова из селения Маштаги, который ушел работать на промысла в Балаханы? Или Балу Ами Дадашева, тоже маштагинца, который ушел работать в Раманы? Как они борются против хозяев, за рабочий народ! Сколько раз Мамеда арестовывала полиция, а он не прекращает борьбы. Да, наконец, возьми хотя бы меня самого… Нет, Дадаш, человек должен быть сильным, свободным, как ветер или море!
Дадаш развел руками.
— В одном саду растут деревья рядом, и то бывают разные — тутовое, скажем, и грушевое, яблоня и инжир, — промолвил он с застенчивой, смущенной улыбкой, точно винился в том, что не похож на ветер или море.
В другой раз Газанфар сказал:
— Есть у меня, Дадаш, такая книга… Называется «Максим Горький. Рассказы». Так вот, прочел я в этой книге «Песнь о Соколе» — вроде сказки.
И Газанфар стал рассказывать Дадашу содержание «Песни», слегка изменяя ее на свой лад — так, чтобы дошла она до сердца Дадаша.
— Красивая сказка… — задумчиво вымолвил Дадаш, когда Газанфар окончил, и, вздохнув, добавил. Разные есть в мире птицы и звери.
И на лице у него снова появилась застенчивая, смущенная улыбка, точно жалел он о том, что нет у него сильных крыльев за спиной и не может взлететь он высоко в небо, как сокол…
Часто вслушивался Юнус в эти беседы и споры, оторвавшись от книжки или застыв с пером в руке над недописанной страницей. И хотя надлежит сыну во всем соглашаться с отцом, какой-то тайный голос нашептывал Юнусу, что заблуждается его родной отец, Дадаш, а правду видит Газанфар.
Мазутник
Бедная Сара не нашла средств, чтобы излечиться от малярии.
Лицо ее стало совсем желтым. Некогда пышная грудь отвисла, как у старухи, живот вздулся. Быстрые живые глаза совсем потускнели. Куда девалась красота бедной Сары?
А ведь Сара, бесспорно, была красавицей! Дадаш отдал все до гроша, чтобы взять ее в жены. И она была ему женой семнадцать лет, пока аллах не взял ее к себе на небо.
Земная жизнь Сары была полна невзгод и горя, но, видно, там, на небе, Саре был уготован рай, потому что она была, в сущности, хорошей женщиной — вкусно готовила мужу обед, порой одаряла лаской, родила мужу сына-первенца.
Мертвая Сара лежала в гробу.
Баджи следила, как малолюдная процессия с двумя высокими фигурами, отца и брата, впереди скрылась за поворотом. Много дней ожидали ее, эту страшную гостью — смерть, и пот явилась она незримо и унесла в дальний путь спящую мать. Тоска сжала сердце Баджи, из глаз хлынули слезы.
Пусто, тихо было теперь в комнате. Лишь затхлый запах тряпья и чеснока напоминал о той, кого навсегда увезли за ворота, кто больше не стонет: «Мне жарко, мне холодно, дай пить».
Баджи перебралась на место матери: она знала — здесь, у окна, прохладней в летнее время; подстилка здесь более мягкая; отсюда, сидя на корточках перед низеньким подоконником, удобней наблюдать улицу и пустырь. Прекрасное место было у матери — зачем она покинула его?