Спустя неделю, когда Баджи сидела на новом месте, мастеря из лоскутков платье для куклы, вошел Дадаш в сопровождении Таги.
— Иди на старое место, здесь будет спать Таги, — сказал Дадаш. — Он будет теперь жить вместе с нами… Если спросят, кто такой Таги, скажешь: дядя. И называй его дядей.
Баджи сложила свои пожитки и вернулась на старое место у двери.
Зачем привел Дадаш мазутника в свой дом?
Дадаш жалел бездомного Таги. К тому же, как не использовать освободившийся угол в комнате, в которой остались жить всего два человека и девчонка? В фирменных домах, правда, запрещалось пускать к себе квартирантов и угловых жильцов, и приходилось, слегка покривив душой, представлять заводской администрации жильца как родственника. Так было принято поступать, а если квартирохозяин был на хорошем счету у администрации, на это смотрели сквозь пальцы.
«Говоря по справедливости, разве есть для кого-либо вред от этого?» — рассуждал Дадаш.
Торговаться Дадаш не умел и сдал мазутнику угол дешево. Это был скорее гуманный, нежели коммерческий акт.
Сидя на старом месте у двери, Баджи разглядывала Таги. Он, как всегда, был в отрепьях, руки его были разъедены сточными водами и нефтяными отходами всех видов. Нехитрое оборудование — ведра, тряпка и коромысло — находилось при нем.
Называть Таги дядей?
Что-то волнующее, заманчивое таилось для Баджи в слове «дядя», почти столь же прекрасном, как слово «брат». Рожденное, взлелеянное рассказами отца о дяде Шамси, оно неизменно сочеталось с именем Шамси, вызывало представление о собственном доме с зеркалами на стенах, с райскими гуриями на потолке, с мягкими коврами на полу. Дядей также был для Баджи и Газанфар, доставлявший ей столько веселых, радостных минут; дядей был для нее и покойный машинист Филиппов, не пропускавший случая погладить ее по голове или сунуть ей в руку конфету.
Но вот Баджи навязывали в дяди жалкого углового жильца, приказывали ей называть дядей мазутника Таги! Баджи была оскорблена в своих лучших чувствах. Она невзлюбила Таги.
Больше всего Баджи ненавидела его ведра.
Таги проносил их на завод во время вахты Дадаша, обычно в сумерках, чтобы не привлекать внимания, не задерживаясь проходил в комнату Дадаша и ставил их у двери — не совать же грязные ведра под нос хозяину или его первенцу. Ведра протекали, и нередко случалось, что за ночь к подстилке Баджи подбиралась темная жирная лужица. На смену чесночному смраду пришел запах нефти. Баджи не упускала случая сорвать на ведрах свою досаду на Таги — она пинала их ногами. Ведра жалобно громыхали.
Соседи знали, что мазутник не брат и даже не родственник Дадаша, но живя с Дадашем в ладу, не доносили администрации. Знал об этом и Теймур — старший охранник, в обязанность которого входило следить за порядком среди жильцов первого коридора — там, где жил Дадаш, — но он не притеснял сторожа, опасаясь, что и у того найдется что порассказать о ночных сделках старшего охранника с владельцами ловушек на пустыре.
Однажды Баджи столкнулась на улице с Теймуром.
— Это кто у вас там живет? — спросил Теймур, желая дать понять Дадашу через Баджи, что и Дадаш не безгрешен.
— Дядя! — не колеблясь, солгала Баджи.
— Хороший же у тебя дядя, — покривился Теймур, — мазутник!
Удар попал в цель. Баджи хотела сказать, что дядя ее — Шамси, ковроторговец, и что другой дядя — Газанфар, а мазутник Таги — угловой жилец и чужой. Она знала, что Таги тогда выгонят из фирменного дома, из комнаты отца, и она снова займет хорошее место у окна. Но она боялась ослушаться отца.
— Хороший! — упрямо сказала Баджи.
— А ты любишь своего дядю? — подзадоривал ее Теймур.
— Люблю! — прошептала Баджи, чувствуя, что задыхается.
— Может быть, ты и меня полюбишь? — усмехнулся Теймур, оглядывая ее с головы до ног так, как оглядывал ее халвачи.
Баджи повернулась и убежала…
В свободное время Дадаш и Таги сидят за чаем. Баджи им прислуживает. Не так это просто: за чаем кроткий Дадаш становится властительным ханом — капризным и требовательным.
Склонившись над кухонной плитой, следит Баджи, чтоб чай не перестоял. Летом, прежде чем появится на поверхности воды первый пузырек, немало капель пота надает с лица Баджи на раскаленную плиту и, шипя, испаряется. Зимой ветер выбивает из плиты огонь, он пышет через чугунные плитки прямо в лицо. Нередко форсунка наполняется до краев, горящий мазут переливается на пол, жильцы вбегают в наполненную дымом кухню, забрасывают огонь песком. Дадаш уже не раз обращался к заведующему, чтобы тот приказал исправить плиту, но заведующий неизменно отвечал: