Звания эти, правда, можно было получить, не только лично посетив священные места, но и пожертвовав известную сумму денег, как и поступали многие состоятельные люди, мирские дела которых не позволяли совершать длительные паломничества ради спасения души. Отец Абдул-Фатаха не пожалел бы для сына средств, но сын в ту пору мечтал заслужить все эти почетные звания не за деньги, а своим благочестием — личным посещением священных прославленных мест.
Путешествуя по святым местам Ближнего Востока, Абдул-Фатах видел не только слезы умиления, но и слезы бедности и унижения, бесправия, несправедливости. И так как сердце у него было от природы чувств тельное, он печалился и предавался горестным, но бес плодным размышлениям.
Однажды он примкнул к группе паломников мусульман и услышал от одного проповедника, что все беды мусульман происходят от иноверцев, главным образом от христиан. Спасение, возглавил тот в экстазе, в единении всех мусульман мира под знаменем ислама против иноверцев. Зеленое знамя развевалось над головой проповедника, и все паломники как один совершили намаз в знак единения. Слова проповедника словно открыли Абдул-Фатаху глаза. И молодой Абдул-Фатах с этого дня решил, что ислам — это не только вера в единого аллаха, исповедание и обрядность, но и сила, которую можно и должно направить против врагов.
Абдул-Фатах прожил на Ближнем Востоке несколько лет. Он окончил высшее духовное заведение в Константинополе, основательно изучил турецкий и персидский языки. Он заглядывал в книги не только духовного содержания — он охотно читал арабских историков, персидских поэтов, так мудро воспевших красоту жизни, и даже переводившиеся в последнее время на турецкий язык французские романы.
Когда Абдул-Фатах вернулся домой, отечественное духовенство показалось ему провинциальным и узким: косные муллы цеплялись за каждую букву ислама, упуская из виду то, в чем убедил Абдул-Фатаха проповедник с зеленым знаменем и что представлялось ему теперь живым духом ислама. Став приходским муллой, Абдул-Фатах ревностно принялся за проповедь, призывая свою паству к единению со всеми мусульманами мира, против иноверцев.
В бакинском губернском жандармском управлении были осведомлены о панисламистской проповеди муллы Абдул-Фатаха и занесли его в список неблагонадежных мулл. Обстоятельство это вскоре стало известно Абдул-Фатаху, и хотя оно не приносило ему никаких бед и даже неприятностей, оно, тем не менее, наполняло его внутренней гордостью, окружало в собственных глазах ореолом мученика за правое дело ислама.
Шамси при появлении своего друга, хотя и больной, встает и почтительно ждет, пока тот усядется на главном ковре.
Баджи остается за дверью и слушает. Подслушивание в доме Шамси — обычное явление: выходить женщине к гостям не полагается, а любопытство, как известно, не дремлет.
— Болею животом, — говорит Шамси после обмена приветствиями. — Очень вкусно кормит меня Ана-ханум, нет сил отказаться.
— Аллах поможет! — говорит в ответ Абдул-Фатах. — Добрые дела помогут.
Добрые дела? Так всегда принято утешать больных, и никакого особого значения Шамси не усматривает в словах своего друга.
— Что слышно в городе? — спрашивает больной. — Пять дней не вижу света божьего.
— Да вот все терзаем свое сердце насчет постройки мечети, — говорит Абдул-Фатах вздыхая.
— Какой мечети?
— Помнишь, лет семь назад задумали строить мечеть на углу Станиславской и Балаханской улиц, на месте старого мусульманского кладбища, недалеко от Рождественской церкви? Проект был утвержден давно. Я видел эту мечеть на бумаге — красивейшее здание, не хуже стамбульской Айя-Софии! Сердце мое радовалось. Но вот пришла тогда бумага от градоначальника о том, что запрещается собирать пожертвования на постройку этой мечети. Никак не могли мы понять, почему? Только недавно узнали, что все это дело рук священника, отца Александрийского: написал градоначальнику, что непристойно церкви иметь по соседству мечеть.
— Дал бы ему аллах мою болезнь живота на всю жизнь! — бормочет Шамси: присутствие муллы хаджи Абдул-Фатаха всегда настраивает его на праведный лад.
— Но вот теперь, — радостно говорит Абдул-Фатах, — мы дали кому следует подарок и вновь добились разрешения собирать пожертвования.
«Так вот куда гнет мулла, говоря о добрых делах и заведя весь разговор о постройке мечети!» — соображает Шамси. И, как всегда, когда речь заходит о пожертвованиях, Шамси становится медлителен и хмур. Он готов сообщить Абдул-Фатаху, что сегодня ему уже легче и что завтра с утра он будет в магазине.