В те годы Сара была юной, почти девочкой. У нее был тонкий стан, брови, на висках чуть загибающиеся кверху, черные густые ресницы щеточкой, какие унаследовала от нее Баджи. Дадаш женился немолодым — ему было много за тридцать, но когда он смотрел на Сару, сердце его билось, как сердце юноши. Когда же он прикасался к ней — оно стучало, как молоток жестянщика. Никогда не стучало оно так громко за всю его прошлую жизнь.
В ночь, когда брат, убив кровника, исчез из родного селения, бежали на южный берег, в город, и Дадаш с Сарой, потому что не хочет человек, когда он счастлив, подставлять свое сердце под нож или пулю мстителя ивы» пускать из рук счастье, явившееся впервые за долгие годы.
В Черном городе нанялся Дадаш на завод сторожем и прослужил там бессменно семнадцать лет. К чему менять работу и местожительство без особой причины?
Разве в других краях хлеб слаще, а соль солоней? Первое время он с тоской вспоминал чистый песчаный берег, свежий северный ветер с моря, утреннюю росу на виноградных кустах родного селения. Но Дадаш не хотел искушать судьбу, не ходил на северный берег, боясь столкнуться с кровниками: ведь не только его мать, качая колыбель, могла нашептывать младенцу слова мести.
В Черном городе Сара родила Дадашу первенца, и счастью Дадаша не стало предела, потому что сын, как говорилось исстари, — это хозяин очага, золотое солнце, которое светом своим озарит весь свой род. И Дадаш еще крепче стал любить Сару.
Затем рождались у Сары дочери, болели какой-то странной болезнью и умирали, не успев покинуть колыбель. Но ни рождение их, ни болезнь, ни смерть не потрясали Дадаша и не умаляли его любви к Саре. Видно, так угодно было аллаху, что из пяти дочерей в живых осталась только одна младшая — Баджи.
Часами, пока не прогудит заводский гудок, сидел Дадаш перед Сарой, смотрел на ее черные брови, на ровные щеточки шелковистых ресниц, смотрел, как она кормит его первенца, и, ослепленный счастьем, не замечал, что она равнодушна к нему самому, — долговязому некрасивому мужчине, годившемуся ей по летам скорее в отцы, чем в мужья.
Впоследствии он все же заметил это. Не понял он только того, почему так случилось, что, заплатив за жену хорошие деньги и, значит, став, по святому закону, ее хозяином, не мог купить он вместе с ней ее любовь, а приобрел лишь ее боязнь и послушание, принятые им вначале за любовь.
Впрочем, боязнь и послушание порой покидали Сару, в нее вселялся шайтан, она метала громы и молнии, и домочадцы, кто как умел, спасались от ливня проклятий и домашней посуды. Сам глава семьи, махнув рукой, ускользал из дому, бормоча:
— Лучше беды в пути, чем ссора в доме!
Обманутый недолгим счастьем, Дадаш отвел в своем сердце рядом с любовью просторное место стыду и досаде, потому что досадно и стыдно мужчине, если он не имеет полной власти над своей женой.
— Почему так случилось? — сетовал он, встречаясь с сельским муллой Ибрагимом, своим старым знакомым.
— Ваши жены суть ваши пашни, они — в вашей власти, — отвечал мулла Ибрагим стихом из святой книги корана.
Порой Дадашу казалось, что Сара еще полюбит его.
«Ваши жены суть ваши пашни, они — в вашей власти», — повторял он про себя слова муллы Ибрагима, и на память ему всякий раз приходили трудные пашни родного селения — острые камни, и вязкие комья глины, и заросли цепкой верблюжьей колючки, которые приходится выкорчевывать мотыгой…
Баджи приоткрыла дверь, боязливо заглянула в щелку.
Все как обычно: мать — в своем углу у окна, отец — в своем, перед чайником, брат — с книжкой в руках. Но, вопреки обычному, мать еще не спала, а сидела, прислонившись к стене, отец не пил чая, брат не водил пальцем по книжке, — отец о чем-то рассказывал, а мать с братом внимательно его слушали.
Баджи проскользнула в комнату и незаметно опустилась на свою подстилку.
Несловоохотливый Дадаш был в этот вечер оживлен. Он, впрочем, всегда оживлялся, когда речь заходила о его двоюродном брате Шамси, ковроторговце, живущем в старой части города — в Крепости. И всегда домочадцы слушали эти рассказы с волнением и тайным сомнением, ибо то, о чем рассказывал Дадаш, казалось слишком прекрасным, чтоб быть правдой.
Вчера, по случаю пятницы, посетил Дадаш соборную Джума-мечеть, что находится в Крепости. Там было много мулл, но больше всех понравился Дадашу толстый мулла в коричневой, из верблюжьей шерсти абе́ — накидке, с пышной зеленой чалмой на голове — знак того, что носитель ее принадлежит к сеидам, потомкам пророка. Мулла громко и долго читал молитву. Важный, красивый мулла! Прослушав молитву и помолившись, Дадаш зашел проведать двоюродного брата Шамси, живущего в собственном доме неподалеку от Джума-мечети. Аллах великий, какой дом у Шамси! Размером он, разумеется, гораздо меньше, чем фирменный дом, — Дадаш любил подчеркивать, что живет в фирменном доме, это, считал он, придает ему важность в глазах Сары, — но зато какой красоты! В стенах — зеркала, на потолках нарисованы гурии рая, пол устлан коврами. Хозяин угощал Дадаша жирной бараниной, тающей во рту, и сладостями, ласкающими нёбо.