Шамси не счел приличным углубляться в это женское царство и повернул назад.
— Смотрите не оплошайте! — крикнул он своим женщинам напоследок.
Пробраться к мечети было нелегко. С утра до полудня пришлось толкаться на улице.
— Пройдохи какие! С утра приперлись сюда! — ворчала Ана-ханум, сердито оглядывая толпу.
Только к полудню удалось всем четверым протиснуться во двор мечети. Тесный двор был набит женщинами, в воздухе стоял гул голосов. Солнце палило, дуновение ветра не проникало за высокую белую ограду.
Внезапно толпа заволновалась: распространился слух о том, что те, кто до полуденного намаза не опустит конвертов в ящик, навсегда лишаются хлебных карточек. Встревоженные женщины стали пробиваться к зданию мечети с удвоенной силой.
— Давайте и мы приналяжем! — скомандовала Ана-ханум и принялась локтями расчищать себе дорогу.
Чем ближе к стенам мечети, тем плотней и возбужденней становилась толпа.
— Эй ты, беднота голоштанная, пропусти! — покрикивала Ана-ханум.
В ответ неслось:
— А ты чего нос задираешь, барыня?
— Надела шелковую чадру и думаешь, что шахская жена?
— Сидела бы лучше на своих мешках с рисом, амбарная мышь!
А другие не жалели и тумака.
Когда Ана-ханум крепко доставалось, Баджи радовалась:
«Дай бог этой ведьме не бросить конверта! Хорошо бы ей поголодать!»
Сама же она судорожно сжимала в руке свой конверт — она еще в Черном городе знала, что такое голод.
Наконец после долгих усилий все четверо проникли в мечеть. Что здесь творилось! Стремясь приблизиться к избирательной урне, остервенелые женщины ругали друг друга, толкались, дрались. От духоты некоторые падали в изнеможении, а другие безжалостно их топтали, продолжая пробиваться к заветному ящику. Со всех сторон неслись проклятия по адресу распорядительниц — никто не знал, что и в остальных четырех мечетях творилось то же самое. Добравшись в конце концов до урны, ошалевшие избирательницы не желали слушать никаких разъяснений, торопясь опустить свой конверт в урну, сулящую хлеб и счастье.
— Нам отцы и мужья уже объяснили! — кричали они. — Велели нам бросить конверты в ящик! Не к чему зря болтать!
Старухи опускали конверты с возгласом «бисмилла!» — «во имя аллаха!» — точно совершали религиозное таинство.
И даже те немногие, кто непрочь был узнать, в чем действительно смысл и цель этих выборов, не могли толком понять комитетских дам и лиги сток: последние плохо владели родным языком — тем языком, на котором говорили, на котором ругали и проклинали их сейчас бушевавшие кругом женщины.
В давке Ана-ханум порвали чадру. Фатьме чуть не вывихнули руки. С насурьмленных бровей Ругя стекали темные струйки пота. Баджи отдавили ноги. В толкотне все четверо потеряли друг друга.
Очутившись подле урны, Баджи среди распорядительниц увидела Ляля-ханум; на рукаве у нее была зеленая повязка, такая же, как у Хабибуллы. Баджи обрадовалась: новая знакомая поможет ей бросить конверт в ящик, и с этой минуты хлеба у нее, у Баджи, будет вдосталь на всю жизнь!
Увы, Ляля-ханум не узнавала Баджи. Хуже того: она заподозрила, что под старой выцветшей чадренкой, накинутой на плечи Баджи, таится одна из тех женщин, которые готовы были голосовать за социалистический, а не за «мусульманский национальный список»; осуществлять такие намерения комитетские дамы и лигистки бесцеремонно мешали.
— Ты за какой список? — спросила Ляля-ханум.
Баджи не знала, что ответить.
— А ну, покажи! — приказала Ляля-ханум, пытаясь взять конверт из рук Баджи.
Баджи быстро убрала руку за спину. Жест этот укрепил подозрения Ляля-ханум.
— Твой конверт не годится, брось в ящик вот этот, — сказала Ляля-ханум, протягивая Баджи другой конверт, с таким же, впрочем, номером мусульманского национального списка, какой находился в конверте Баджи.
Но Баджи не приняла другого конверта, — кто знает, что ей подсовывают!
Ляля-ханум повела наступление с новой стороны:
— Ты еще девчонка, не имеешь права голосовать!
— Скажи ей, что ты замужем! — услышала Баджи позади себя шепот Ругя. Замужние, хотя и не достигшие совершеннолетия, обладали правом голоса.
— Я уже замужем, — соврала Баджи и для большей убедительности кивнула на какую-то женщин с младенцем на руках. — А вон моя свекровь с моим сынишкой!