Всегда у Ругя находился меткий ответ!
— Безбожная гусеница! Вот подарит тебе аллах чесотку и вырвет при этом ногти, тогда послушаем, как ты запоешь все молитвы — не хуже муллы!
Баджи тоже не умела молиться. Боясь, однако, гнева Ана-ханум, она усердно клала поклоны. Это не мешало ей вслушиваться в пререкания жен и мысленно награждать крепким словцом старшую или, уткнувшись носом в молитвенный коврик, разглядывать его прихотливые узоры.
— Молись вслух, не то обманешь! — покрикивала Ана-ханум. — Громче молись, а то аллах не услышит тебя!
— Бильбили, вильвили, сильвили! — выпалила однажды Баджи. — Да уйдут беды от всех мусульман за высокие горы, под глубокие моря, под черную землю, в пещеры, в пропасти — силою молитвы ученейшей, мудрейшей, славнейшей Баджи, дочери Дадаша! — тараторила она.
Ана-ханум замерла.
— Красивая молитва! Ты откуда знаешь такую? — опросила она наконец.
— От казня! — гордо соврала Баджи.
— А ну, повтори-ка!
Баджи повторила несколько раз.
Вечером, когда Шамси зашел на женскую половину послушать, как молятся женщины, Ана-ханум решила похвастать:
— Бильбили, вильвили, сильвили!..
Шамси поморщился:
— Это не молитва, а заговор, — сказал он пренебрежительно. — Стыдно тревожить аллаха такими глупостями. Какая дура тебя этому научила?
Наутро, во время первой молитвы, едва Баджи уткнула нос в молитвенный коврик, Ана-ханум приказала:
— Молись вслух!
Баджи помнила, что Шамси остался не слишком доволен молитвой, и запнулась, но Ана-ханум прикрикнула:
— Молись, дура, вслух!
Баджи затараторила:
— Бильбили, вильвили, сильвили…
На нее посыпались оплеухи:
— Вот тебе бильбили! Вот тебе вильвили, сильвили! Получи по заслугам, ученейшая, мудрейшая, славнейшая Баджи, дочь Дадаша!
Странный товар
Не только в самом городе, но и по всему Азербайджану сплачивали бакинские большевики народ, поднимали его на борьбу.
В Елисаветпольском, Кубинском, Казахском, Шемаханском и других районах прошла волна мощных крестьянских восстаний. В одной только Елисаветпольской губернии разгромлены были имения беков Зюльгадаровых, Шамхорских, Султановых, Карабековых и многих других. Помещичьи усадьбы пылали, земля переходила к восставшим крестьянам.
Город был полон разговорами об этих событиях. Жадно прислушивался к ним Хабибулла.
С большинством разгромленных беков-елисаветпольцев Хабибулла уже давно не общался, но имена их были с детства знакомы его уху. Покойный Бахрам-бек — тот знал этих людей хорошо; снедаемый завистью, он только и делал, что подсчитывал земли соседей-помещиков. У Уцмиевых и Адигезаловых, помнил Хабибулла, было до двадцати тысяч десятин; у Зюльгадаровых — пятьдесят; у Шахмалиевых покойный Бахрам-бек насчитывал до ста тысяч десятин.
Мелькало в разговорах еще одно имя, запомнившееся Хабибулле с детства. Оно, правда, не принадлежало ни беку, ни хану. Имя это — Гаджи-Ахмед Гаджи-Гассан — носил знаменитый шамхорский крестьянин, который много лет назад, будучи еще совсем молодым, пешком прошел из Закавказья в Петербург, добрался до царя Александра II с челобитной на беков. Жалоба не имела особых последствий, но самый факт, что азербайджанский крестьянин добрался со своей жалобой до царя, был разителен и надолго запомнился не только в крестьянских лачугах, но и в богатых усадьбах и поместьях. Крестьяне прозвали своего защитника Беглярнан-вурушан, что значит — Борющийся с беками, а в богатых поместьях и усадьбах стали пугать этим прозвищем капризных барчат, подобно тому как именем грозного хана или бека пугали детей в крестьянских лачугах.
Много лет назад слышал Хабибулла это имя, и вот оно снова явилось на свет, чтоб пугать не только капризных барчат — теперь Беглярнан-вурушан казался гораздо страшней их отцам. Он не брел теперь, Беглярнан-вурушан, по проселочным пыльным дорогам через русскую землю, с кизиловой палкой в руке, с рваным хурджином на молодых сильных плечах. В косматой, пропитанной потом крестьянской папахе он не нес теперь челобитной к царю. Теперь, говорили, он был среди тех, кто созвал в январе шамхореких крестьян на тайный совет и убедил их поднять восстание против ханов и беков, против помещиков-землевладельцев.
И Хабибулла, слыша, как горько пришлось теперь всем тем, кто в свое время так бездушно обошелся с ним самим, сиротой, в первый миг ощутил злорадное чувство: так им всем и надо!.. Но вслед за тем он представил себе знакомые с детства усадьбы, ныне объятые пламенем, угоняемый скот, расхищаемое добро, и злобная радость его сменилась сомнением и страхом.