— Правильно, ардебилец! — воскликнул Юнус в ответ. — Приглашу, но только не в гости, а насовсем! Хватит ей работать служанкой у дядюшки — пусть поживет хозяйкой у брата. Вот, как только нога поправится, поеду за сестрой. Будет сестра жить здесь, рядом со мной, будем дышать одним воздухом, будем делить хлеб пополам… Долго ж мы были в разлуке! Может быть, правильно говорится, что брат в разлуке с сестрой — все равно что чужие.
Взгляд Юнуса упал на жестяную табличку, прибитую к стене: «Строго воспрещается родным и знакомым оставаться в казарме после 10 часов вечера. Администрация». Мечтательное выражение на лице исчезло.
— Помнишь? — спросил он, кивнув на табличку, и глаза его блеснули гневом.
Арам кивнул: еще бы не помнить! Кивнул и Рагим, все время молча прислушивавшийся к разговору. Поднявшись с койки, он подошел к табличке и, просунув под нее нож, оторвал от степы, согнул пополам и, крепко выругавшись, вышвырнул за дверь. На днях выкатили с «Апшерона» на тачке Министраца — туда же дорога и его чертовым законам!
«Зачем ты ломаешь?» — хотел остановить Рагима Арам, но вспомнив, как брат и сестра коротали холодную ночь на штабеле труб, промолчал: пусть казарменные отведут душу!
— Кто посмеет теперь запретить, чтоб сестра у меня жила? — спросил Юнус. — Как захочу, так и будет!
Арам раскурил трубку.
— А я так думаю, что кое-кто посмеет! — сказал он, выпустив дым.
— Кто же? — спросил Юнус с вызовом.
Арам помедлил и ответил:
— Хотя бы я!
— Ты? — воскликнул Юнус изумленно,
— Я, — невозмутимо подтвердил Арам.
— Ну, ты-то мне бы не запретил! — сказал Юнус со спокойной уверенностью. — Ты свой человек!
— Своих здесь немало. А как член промыслово-заводского комитета я обязан был бы так поступить.
Снова вмешался в разговор Рагим:
— Ты, Арам, еще без году неделя, как в комитете, а уже заносишься почище хозяина и Министраца… Член комитета! Да если бы ты или твой комитет по-смели бы так поступить с сестрой Юнуса, как поступил Министрам, то мы, казарменные, тебя и весь твой комитет… — Он не договорил и погрозил кулаком.
Арам в ответ едва не вспыхнул: дождался он со своими сединами, что свой же брат рабочий грозит ему кулаком! Этак, чего доброго, на промысле его скоро станут почитать за второго Министраца и в конце концов выкатят на тачке! Да, хлопот с этим промыслово-заводским комитетом, видать, не оберешься, да только теперь уж поздно отступать: сел, как говорится, на коня — надо ехать!
Он сдержал себя и ответил:
— Если на промыслах не будет порядка, мы не сможем добывать нефть!
Ардебилец махнул рукой:
— Нефть да нефть! Мне-то что с нее, с этой нефти? И так целый день торчишь в тартальной будке, не дождешься, пока придет сменный. Гоняешь желонку вверх и вниз, потому что надо есть и кормить семью свою в Ардебиле.
— Нет, ардебилец, нет! — возразил Арам. — Не знаешь ты разве, что, кроме Ардебиля, есть на свете такие города, как Петроград и Москва, и Иваново-Вознесенск, и другие? Но знаешь, что без нашего топлива, без нашего мазута, без наших смазочных масел нельзя пустить в ход петроградские, московские, иваново-вознесенские и другие фабрики и заводы России?
— Ну и пусть себе стоят!
— Если они будут стоять, нельзя будет снабдить людей одеждой, обувью. Без нашего топлива остановятся поезда и нельзя будет перебрасывать хлеб из урожайной местности в голодную, нельзя будет передвигать нашу революционную Красную Армию для защиты нашей республики. От бакинской нефти зависит участь Советской России, судьба рабочих, наша с вами судьба.
Ардебилец в ответ только пожал плечами.
— Мне-то что? — промолвил он равнодушно. — Я приехал сюда из-за Аракса на заработки. Семья у меня большая, восемь душ, все голодные. Заработаю — уеду назад за Араке, в родной Ардебиль, и поминай как звали!
Но Юнуса слова Арама задели за живое: впервые слышал он о нефти такие слова!
Да, он добывал нефть. По многу часов проводил в тесной тартальной будке, опуская в скважину и поднимая оттуда желонку. Участок, на котором он работал, был старый и отработанный, нефть залегала здесь в глубоких пластах, и нужно было немало времени, чтобы желонка, опустившись на сотни сажен и наполнившись нефтью, поднялась на поверхность. О чем только не передумает тарталыцик за это время, следя за дрожащим канатом, к которому прикреплена желонка? О хлебе насущном, о горькой доле своей, о семье, о лучших временах, которые — хочется верить — не за горами. И только меньше всего думает тарталыцик о самой нефти, хотя с каждым подъемом напоминает она ему о себе, обдавая внутренность буровой брызгами, словно грязными холодными плевками. Тартальщику — брызги, хозяину — нефть и денежки? Ну и пусть, в таком случае, о добыче нефти и размышляет сам хозяин!.. Но вот, оказывается, о добыче приходится задумываться и рабочему человеку: от нее, должно быть, в самом деле зависит судьба страны, судьба людей, его, Юнуса, судьба.