— Как умею, так и работаю! — буркнул Кулль.
Газанфар долго сдерживал раздражение против Кулля — он знал Кулля давно и давно недолюбливал его, но тут Газанфара прорвало:
— Надо работать не так, «как умеете», а так, как необходимо сейчас работать! Понятно, инженер Кулль?..
Долго длилась беседа апшеронцев с делегатами из Совнаркома, и много было разговоров и споров о добыче нефти и о национализации, и под конец члены промыслово-заводского комитета и представители администрации крепко сцепились между собой.
Не все в этих разговорах, спорах и ссорах понял Юнус, но одно стало для него после этой встречи ясным: не сплоховали его друзья и гости-питерцы в споре с администрацией — национализация, видать, в самом деле, не за горами!
В казарму Юнус возвращался, весело напевая. Нога, казалось, перестала болеть.
Крысы
А Шамси, напротив, ворчал:
— Жить стало невмоготу!
Возьмем, например, воду. Прежде бывало, если нехватка воды в городе, заплатишь лишний гривенник кому нужно, и нанесут тебе воды с целое море, хотя б для других не осталось ни капли. А нынче, если нехватка, — выдают воду по карточкам. Полведра на человека, а этого очень мало, особенно теперь, когда наступают теплые дни и почтенному человеку необходимо два-три раза в день освежаться. Что он, грязный амбал, что ли, чтоб довольствоваться половиной ведра?
И это потому, что всех людей большевики на один аршин меряют. Больше того: как воду получать — так всем поровну, а как колодцы и водопроводы чистить и чинить да денежки выкладывать — тогда раскошеливайся домовладелец! Но и этого, оказывается, им мало: не починишь — грозят упечь на полгода в тюрьму или оштрафовать. Подумать только!..
А тут еще пошли эти реквизиции. Никто прежде и слова такого не слыхал: ре-кви-зиция! А теперь в одной только таможне реквизировано семнадцать тысяч пудов чая. Сами большевики писали об этом в своей же газете. Еще писали они в газете, что чай после развески будет роздан поровну всему населению. До чего же дошли люди в бесстыдстве, если рассказывают о таких своих делах! Хорошо еще, что у состоятельных людей хватает ума сделать запасы и что он сам — не будь дурак — припас больше пуда чая!
Было чему удивляться последнее время, но больше всего удивляло Шамси, что прижимать стали не только таких, как он, или чуть побогаче, — сам всесильный хаджи Зейнал-Абдин Тагиев не в силах был противостоять большевикам: обязали его сдавать ежедневно по двадцать тысяч аршин марли с его фабрики, которую, к слову сказать, не сегодня-завтра и вовсе отнимут. Двадцать тысяч аршин! Сколько же нужно иметь человеку, чтоб каждый день столько бросать на ветер? Обязать хаджи Зейнал-Абдин Тагиева! Это звучало почти столь же нелепо, как обязать солнце или море. И все же это была правда.
— Жить стало невмоготу! — с каждым днем все угрюмей ворчал Шамси.
Часто вспоминал он слова Хабибуллы о лодке с золотом.
«Не сумели мы перерезать канат, вот и горим!», — думал он с горечью.
Рана в плече стала уже заживать, перестала болеть, и не было особой нужды носить руку на перевязи. Но Шамси не спешил расстаться с черной шелковой повязкой, поддерживающей руку: казалось ему, что многие смотрят на него понимающе и сочувственно, и это наполняло его скорбной! гордостью человека, пострадавшего за правое дело. И облик его, прежде выражавший самодовольство, теперь стал выражать праведную скорбь.
Магазина Шамси не открывал, и времени у него теперь было достаточно, чтоб, сидя с Абдул-Фатахом за чаем, предаваться горестным размышлениям о торжестве большевиков. После исчезновения Хабибуллы мулла стал для Шамси единственным человеком, с которым молено было поговорить но душам.
В один из этих дней Абдул-Фатах сказал:
— Прежде наши глаза наполнялись слезами при виде развалин мечети Сынык-кала, но этого нашим врагам показалось мало: они разрушают теперь еще и другие наши мечети.
Он говорил неправду, во время мартовской схватки лишь слегка пострадал от огня с кораблей один из минаретов Таза-пир-мечети, — но Шамси не стал перечить и вздохнул:
— Аллах покарает их!
В присутствии муллы он уповал на бога с гораздо большей верой, чем в одиночестве.
— Покарает! — уверенно подтвердил Абдул-Фатах и многозначительно добавил: — Война, мой друг, еще не окончена!
Упрек почудился Шамси в последних словах — мулла, казалось, предлагал не столько уповать на аллаха, сколько действовать самому. Но при мысли о новых столкновениях Шамси с прежней силой ощутил боль в плече.