— Я уже пролил свою кровь за правое дело… — » сказал он, и губы его обиженно задрожали.
Абдул-Фатах покачал головой.
— Не проливать свою кровь я тебя призываю, мой друг, а напротив — ее сберечь.
— Что ты хочешь сказать?
— Опасно сейчас оставаться в городе — надо уехать!
Шамси горестно усмехнулся. Уехать? Расстаться с насиженным местом, домом, магазином, коврами? Скитаться на старости лет с семьей, как курд-кочевник? Нет, это никак невозможно!
— А как только смутное время пройдет — вернешься, — добавил Абдул-Фатах, читая мысли друга.
Шамси воздел глаза к небу.
— Кто знает, сколько оно продлится?
— Я знаю, — сказал Абдул-Фатах уверенно. — Недолго! Аллах не допустит, чтоб порядок вещей, испокон веков им установленный, был бы нарушен, а закон, этот порядок освящающий, попран большевиками.
Слова муллы казались убедительными, ласкали слух, но, наученный горьким опытом покорного следования советам Хабибуллы, Шамси сейчас старался быть осмотрительным.
— Почему же аллах до сих пор допускает? — спросил он.
Абдул-Фатах пропустил вопрос мимо ушей — уж слишком часто приходится ему объяснять земные невзгоды ссылками на гнев неба — и, понизив голос, промолвил:
— На помощь нам придет Турция!
Турция? Шамси вспомнил жалкий вид турецких пленных. Немногим они помогли в суровые мартовские дни!
— Сами-то они нуждаются в помощи, эти несчастные! — сказал он, и трудно было понять, чего в его голосе больше — жалости или презрения.
— Они эту помощь имеют: за их спиной Германия, — возразил Абдул-Фатах.
— Германия? — воскликнул Шамси благоговейно. И, как всегда, когда речь шла о Германии, расчувствовался: немало ковров отправляли туда в свое время, немалую извлекали прибыль!.. Но вдруг Шамси помрачнел: — Германия-то ведь далеко…
— Зато рука ее близко! Знаешь, кто помог в Дагестане имаму Гоцинскому вырвать Петровск у большевиков? Ему помогли в этом немецкие офицеры, они командовали турецкими пленными под Петровском, а руководил всем делом один немецкий полковник.
— Говорят, большевики уже выбили имама из Петровски и он ушел в горы, — осторожно заметил Шамси.
— Немцы помогут ему снова! — с уверенностью возразил Абдул-Фатах. — Говорят, что в Тифлис скоро прибудет много немецких солдат и офицеров… И здесь может начаться такое, по сравнению с чем недавние бои покажутся нам детской дракой!
Шамси опять ощутил боль в плече.
— Как же быть? — спросил он растерянно.
— Уехать, говорю тебе, надо, пока не поздно, и переждать в безопасном месте, пока не выкурят отсюда большевиков.
— Выезд из города большевиками запрещен — еще поймают и упекут в тюрьму! — упорствовал Шамси: уж очень ему не хотелось покидать насиженное место.
— Значит, надо уехать так, чтоб не поймали! — сказал Абдул-Фатах. — А за то, что ты нарушишь приказ врагов наших, аллах тебя только вознаградит.
Шамси хотел снова возразить: аллах аллахом, а большевики все же могут поймать и не вознаградят, но мулла его опередил.
— Ты, видно, забыл Балу-старшего и не хочешь оградить от бед Балу-младшего, — сказал он сурово.
Он, отец, забыл Балу-старшего и не хочет оградить от бед Балу-младшего? Посмел бы кто-нибудь другой бросить ему такой упрек! Да разве есть у него в жизни кто-либо дороже сына?!.
Снова и снова приводил Шамси доводы против отъезда. Он говорил жалобно, почти просяще, словно во власти Абдул-Фатаха было насильно заставить его уехать, расстаться со всем, что ему, Шамси, дорого. Но друг его был неумолим, и Шамси в конце концов согласился.
Он уедет.
Только куда?
На дачу?.. Шамси с умилением вспоминал прошлое лето, праздник примирения кровников и речи друзей о том, что все мусульмане братья — ученые и простые, богатые и бедные, хозяева и рабочие. Как хорошо было на даче прошлым летом! Но в этом году, говорят, там все по-другому: на сходках сельчане кричат, что истинные друзья их — большевики, какой бы нации эти большевики ни были, а что враги сельчан — ханы и беки, пусть даже они и мусульмане.
Подумать, как все вокруг перевернулось! Взять, к примеру, селение Мардакяны — красивое, хорошее селение с садами и виноградниками. А вот, поди ж, собрались многие из сельчан на сход и заявили, что хотят только советскую власть, написали об этом бумагу и подписались. А самое главное — лучшие дачи теперь отнимают для больниц и для школ и для всяких других большевистских затей. Как будто и без того мало этих больниц и школ, болеть и учиться можно дома! Неровен час, отнимут дачу и останешься с семьей на прибрежном песке, как дохлая рыба. Нет, ехать сейчас на дачу все равно что из огня — в полымя!