Я услышала голос Ярослава, но не различала слов.
Через какое-то время голоса приблизились к спальне. Ромашка сказал: не посмеешь.
Ярослав сказал: отойди. Потом повторил. Потом гаркнул.
Ромашка членораздельно произнёс: если ты подойдёшь, я набью тебе морду, переломаю все твои хирургические пальцы, и спущу с лестницы.
Ярослав уже спокойней сказал: пожалуйста отойди.
Ромашка был всё ещё на взводе: иди домой и радуйся.
Ярослав: я всё ещё её муж.
Ромашка сорвался: ты?! ты - муж?! да ты - сволочь! ты - ... И он грязно обозвал его, что почему-то не покоробило меня, потому что было правдой. И добавил: выметайся! я не ручаюсь за себя! можешь прислать адвоката с бумагами.
Ярослав сказал: ах, вы уже всё решили! и что же, ты теперь на ней женишься, наконец? Поздравляю!
Я заплакала. Сколько же в человеке, оказывается, слёз!..
Ромашка ответил: не твоё собачье дело! убирайся! и забудь, как её звали, и этот адрес забудь.
Я должен услышать это от неё сам, сказал Ярослав.
Много чести, сказал Ромашка.
Ярослав произнёс: значит, не впустишь? ну-ну! - и после некоторой паузы его шаги удалились.
Послышался стук захлопнувшейся двери.
Вошёл Ромашка и провёл по моему мокрому лицу рукой.
- Ну всё, хватит. Всё кончено. Пусть пришлёт нотариуса, подпишешь согласие на развод. Да?
- А так можно? - Прохлюпала я.
- У него всё можно! Посидеть с тобой?
Я кивнула и провалилась в беспамятство.
* * *
Очнулась я в больничной палате среди яркого дня. Рядом был Ромашка. Он держал меня за руку. Я ничего не могла понять и вспомнить.
- Почему я здесь?
- Потом расскажу. Как ты себя чувствуешь?
- Не знаю... Никак. А что со мной?
Ромашка встал, выглянул в коридор и позвал: сестра!
Вошла пожилая приятная женщина в белом одеянии медсестры начала века. Посмотрела на меня, сказала: слава Богу! - и вышла.
Вернулась с врачом. Врач пощупал пульс. Всё было, как в кино, только я его смотрела изнутри, из себя.
Он о чем-то говорил с сестрой и писал в большой папке. Потом повернулся к Роману и сказал:
- Настоятельно рекомендую отправиться домой. Всё идёт замечательно, ваше присутствие ни к чему.
- Я не уйду. - Твёрдо сказал Роман, глядя в пол. - Я уйду вместе с ней.
Врач посмотрел на него долгим взглядом и, видимо, понял, чего стоят слова этого молодого мужчины.
- Ну, что ж, ваша воля. Ведёте вы себя хорошо... - И вышел.
За ним вышла сестра.
Ромашка стоял ко мне спиной, глядя в окно. Потом резко обернулся, подошёл, склонился надо мной и стал целовать моё лицо.
- Юля... Юля... всё будет хорошо...
В это время вошла всё та же сестра, катя штангу с капельницей. Она сказала тихим мягким голосом, качая головой:
- А врач только что похвалил Вас.
Ромашка молча послушно сел на своё прежнее место - в металлическое кресло рядом с кроватью. Он взял меня за руку и поднял глаза на сестру:
- Так можно?
Она улыбнулась и стала возиться с моей свободной рукой и капельницей.
Я ничего не ощущала и не совсем понимала - правильно это или нет. Меня не очень-то беспокоил вопрос, почему я здесь, хотя ленивое любопытство и пошевеливалось внутри. По большому счёту, мне было хорошо, а в подробности не хотелось вникать. Всё происходило как-то вязко, как будто в киселе, и я успокоилась на мысли, что это кино. Или сон.
Сестра отладила капельницу и вышла, сказав Ромашке: Вы знаете, что делать.
- Я сплю? - Спросила я.
- Уже нет. - Сказал Ромашка.
- Странно. А кажется, что сплю. Почему я здесь?
- Ты заболела.
- Чем?
- Болезнью.
- А-а-а... - Ответ меня вполне удовлетворил.
Но потом я начала соображать, что что-то не так. Что это за болезнь, и где мои? В больницы обычно приходят мужья, дети... По чему Ромашка сидит со мной?..
И тут я всё вспомнила.
- Нет... - Я застонала.
Снова заболело в груди и в горле, снова закровоточила душа.
Хотелось отогнать от себя тот ужас, что наваливался на меня всей своей невыносимой тяжестью. Хотелось вскочить и бежать невесть куда, хоть в окно, но я не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой.
- Тихо, тихо... - Ромашка пытался меня успокоить.
- Нет! Нет! Нет! - Я заклинала неумолимую гору, которая расплющивала меня, не давая дышать...
* * *
Ромашка увёз меня из больницы через неделю.
Он убедил врачей в том, что сможет обеспечить мне всё необходимое. А нужно мне было немного: покой и ежедневный массаж рук и ног, которые с трудом, но приходили в норму после нервного паралича.
Я уже глотала пищу, и съеденное не просилось назад. А Ромашка изощрялся в кулинарии, каждый день удивляя меня хоть какой-нибудь мелочью.
Я уже не плакала от стыда и бессилия, когда он выносил за мной судно, менял постель, разминал мне руки и ноги или купал в ванне.
В один из первых дней я лежала в воде, отвернувшись к стене, и хлюпала носом.
Ромашка спросил: ну что ты плачешь, тебе неприятно?
Я сказала: вот поправлюсь, раздену тебя и уложу в ванну, тогда узнаешь.
Договорились, - сказал он, - а теперь перестань.
Я уже не воспринимала случившееся как трагедию - это была лишь драма. Что ни делается - всё к лучшему, говорила всегда моя мама, и, чем глубже я вникала в свою ситуацию, тем больше понимала, что это как раз тот случай.
Ярослава я не видела с того самого дня, когда луч правды внезапно расколол надвое мою жизнь, как луч солнца - предвечернюю комнату. Он остался на другом берегу вместе с моим прошлым, и мосты были сожжены: едва я смогла шевелить рукой в достаточной мере, я подписала бумаги о разводе.
Я старалась не задумываться о том времени, когда я встану на ноги и вернусь к нормальной жизни: где жить? как жить? на что, в конце концов? Оставаться в Ромашкиной квартире? В каком качестве?..
О любви он больше не говорил, и я в тайне надеялась, что тот порыв был результатом временного помешательства, а ещё больше - что всё происходящее отвернуло его от меня как от женщины, и радовалась этому: мне нечем было бы ответить на его любовь.
Принимая его заботу, я часто думала: чего же не хватало Светке? - но спросить не решалась. Я предполагала, что не всё так просто, как было представлено нам - его семье. А насколько непросто - и не догадывалась. Но об этом я узнала потом от самого Ромашки.
Я уже подолгу могла не спать, разговаривать и слушать, и Ромашка то читал мне Библию, подаренную ему в больнице сестрой-монахиней, то пересказывал их ночные разговоры.
Сообща мы пытались понять, как же можно жить по тем законам, которые Бог придумал на заре человечества: может быть, Он не учёл чего-то в своём творении, и они устарели?..
Ну, не убей, не укради, не завидуй, почитай родителей - это понятно. Не всем, правда, понятно...
Не лги - непонятно: ведь на лжи построена вся политика, экономика, на лжи основан бизнес, большой спорт - всё ложь...
Не прелюбодействуй - непонятно: ведь врачи прописывают измену для сохранения физического и психического здоровья человека и семьи...
Про день отдыха просто смешно говорить - полстраны вымрет, если забросит свои дачи, на которых пашет по воскресеньям и за счёт которых ещё не протянула ноги...
Божьи установления, на самом деле, были очень близки нашим с Ромашкой романтическим натурам. И всё же, на фоне реальной жизни они казались лишь красивой утопией...
* * *
В середине августа приехал сын. Я ещё не вставала с постели, и Никита сидел рядом, сменив Ромашку на его посту.