Король счел нужным устроить в честь дочери Гуннара и ее воинов прощальный ужин. Они не отказывались. В общей зале замка собрались предвкушающие веселье мужчины, слуги понесли на столы мясо и пироги, и покатили небольшие бочонки пива и эля. В зале было светло, по стенам, в кольцах-держателях горели факелы, четыре жаровни, расставленные в центре зала в цепочку, источали щедрое тепло. Очагов в трапезных залах Британии не выкладывали, но порой вносили жаровни, набитые пытающими углями. На этих жаровнях при необходимости слуги грели мясо.
Брат Адальстейна посадил Хильдрид по левую руку от себя. Накануне пира в Лундуне появился и Орм — он был усталый, изнуренный путешествием, но присутствовать на пиршестве в честь матери не отказался. Он сел рядом с нею.
— Ну, что, Хильдрида, — медленно спросил Ятмунд, после того, как слуги и младшие воины в отрядах наполнили старшим кубки. — Ты по-прежнему желаешь, чтоб я отпустил тебя и твоих людей?
— Да, конунг.
— Ну, что ж, — он поднял свой кубок — огромный, куда входило уж никак не меньше, чем полторы пинты эля. — Я отпускаю тебя, Хильдрида, — провозгласил он во всеуслышание. — Разрешаю тебя от присяги и претензий не имею.
— Благодарю, конунг, — она отпила из своего кубка.
Теперь она была вольна отправляться куда угодно. Никто из ее людей присягу королю не приносил, считалось, что за всех них она приносила присягу сама — сперва Адальстейну, почти семь лет назад, потом Ятмунду. Теперь он чествовал их в благодарность за хорошую службу.
— Матушка, ты намерена отправиться в Нордвегр прямо теперь? — негромко поинтересовался Орм, когда Ятмунд отвернулся — он беседовал с одним из своих людей.
— Не прямо сейчас. Прямо сейчас я кушаю, — возразила женщина, отрезая себе хороший кусок пирога. Разворотила его на две половинки — верхнюю и нижнюю — и при помощи ножа принялась ковыряться в начинке. — Только посмотри. Рыба, мясо, трава какая-то — и все в одном пироге. Подумать только, — она подцепила на кончик ножа ломтик рыбы и отправила в рот.
— Матушка, я не повар, чтоб разбираться в пирогах, — раздраженно ответил он. — Я хочу знать, когда ты отбываешь.
— Завтра или послезавтра.
Орм придвинул к себе доску, на которой желал разделанный поросенок. Ловко отрезал окорок.
— Будешь?
— Буду.
— Зачем ты так спешишь? Почему уже завтра или послезавтра?
— Мне тут невмоготу.
Ее сын покачал головой.
— Зря ты так. Британия — прекрасное место.
— А мне больше нравится Трандхейм. И Ферверк.
— Жаль, матушка. Я надеялся, что ты будешь жить в моем замке в Нортимбраланде. Нянчить внуков.
— Нянчить? Жениться собрался?
— Пока нет. Но моя Бера снова ждет ребенка.
— Эта твоя саксонка? — Хильдрид качнула головой. — Рада за тебя.
— И жениться тоже собираюсь. На одной из дочерей Ятмунда.
— Красивые девушки?
Он улыбнулся.
— Не знаю. Никогда их не видел.
Женщина, пораженная, отшатнулась.
— Как так? И собираешься жениться? Разве такое возможно? А если попадется склочница? Уродливая девица? Плохая хозяйка?
— Зато через нее я получу права на власть. Небольшие, но если здесь с такой скоростью и так несчастливо будут умирать конунги, то они станут весьма весомыми, — очень тихо ответил Орм. — Ятмунду это тоже на руку, — пояснил он, заметил обеспокоенный взгляд, брошенный Хильдрид на правителя Мерсии. — Во-первых, он не прочь передать власть собственной дочери, а не младшему брату, Ятриди[43]. А во-вторых, этот брак обеспечит его гарантией моей преданности. Он уверен во мне, а я уверен в нем.
— Не могу поверить, — медленно заговорила женщина. — Ты готов отдать свою преданность женщине только за призрачное право на достоинство конунга. Ты готов жениться на женщине ради власти. Чего тебе не хватает? Ты — ярл британского конунга, владетель Нортимбраланда, вождь большого отряда, прожив долгую жизнь, ты завоюешь уважение и славу. Чего же тебе еще не хватает? Как можно продаваться в мужья знатной саксонке?
Они долго молчали. Хильдрид ожидала гневного ответа сына, но тот молчал и кромсал свинину, отправляя в рот сочные куски. Она занялась пирогом, съела всю начинку, а два пласта теста кинула под стол, собаке, которая лежала там, положив морду ей на ногу. Пес подхватил кусок теста на лету, остальные подобрал с пола и слизнул с сапога Хильдрид брызги соуса и волоконца мяса. Так же охотно он подхватывал и полуобглоданные кости, которые она кидала ему, и с хрустом разгрызал их.
Орм разрезал поросенка и молча предложил матери кусок, потом передвинул доску соседу слева. Мимо прошел слуга, он подлил в кружку Регнвальдарсона темного пива. Гуннарсдоттер сделала слуге знак, и тот налил пива и ей тоже. Женщина отхлебнула. Пиво было ничуть не хуже, чем раньше, может, лишь чуть крепче.
— Я не хочу, чтоб ты на меня обижался, — сказала она.
— Я и не думал обижаться, матушка, — ответил Орм.
— Пойми, что в браке главное — семья. Хорошая семья. Хорошая жена, дети. У тебя есть дети. У тебя есть женщина, с которой ты давно уже живешь. Давным-давно. Которую ты любишь.
— Ты уверена, что я ее люблю? — улыбнулся Орм.
— Конечно. Если б не любил, не длил бы отношения. Бера растит твоего сына. Разве это не имеет значения?
— Имеет. Я люблю сына.
— А как ты объяснишь ему, почему женишься не на его матери, а на другой женщине, с которой у тебя даже нет любви?
— Я найду, что объяснить, — с долей раздражения ответил Регнвальдарсон. Хильдрид лишь вздохнула. — Оставь, матушка. Бера — не моей крови. Она саксонка.
— А дочь Ятмунда — нет?
Он не ответил.
— И потом, — продолжила женщина. — Моя мать тоже была иной крови.
— Да-да, я знаю, бабка Алов по рождению валландка.
— Нет, не валландка. Она родилась в Галицуланде, просто жила с семьей в Валланде. Но это и неважно. Чем же я хуже оттого, что моя мать — не северянка? А твой сын чем хуже, что мать у него — саксонка?
— Ничем, ничем, — он отмахнулся.
Гуннарсдоттер вздохнула и отвернулась.
После пира Хольгер долго не давал ей уснуть — он пел песни своей жене. Эльфрид тихонько уговаривала его не шуметь, но викинг ее не слушал. Потом песни перешли в звуки смачных поцелуев, и Хильдрид заткнула уши. Она зарылась лицом в набитую гречишной шелухой подушку и незаметно уснула.
А утром Хольгер заявил дочери Гуннара, что останется в Британии. Не навсегда — лишь на то время, которое потребуется его жене, чтоб окончательно оправиться после родов, и ее сыну, которого викинг назвал Торстейном, в честь отца — чтоб немного подрасти и окрепнуть.
— Сейчас ранняя весна. Ночи холодные, — объяснил он. — А ребенок слабенький. Я не позволю сыну Торстейна умереть от холода. Да и Эльфрид слабенькая. Она же не наша соотечественница, всего лишь саксонка. Ты понимаешь, ей можно это простить.
— Я понимаю, конечно.
— Я подожду лета, тепла. Наши купцы ходят туда-сюда все лето. Я попрошу кого-нибудь из них прихватить нас и привезти в Трандхейм. Ты ведь сможешь обойтись без меня, верно?
— Да, хоть мне и будет тебя не хватать, — улыбнулась Хильдрид. — Но я тебя понимаю. Я вижу, вы поладили.
— Мы не могли не поладить. Ведь ее любил мой брат, — Хольгер нахмурился. — Неважно. Она моя жена.
— Уверена, она и тебе родит сына, — сказала Гуннарсдоттер, желая его подбодрить. — И у Торстейна будет братик.
— Не знаю. Она такая слабенькая…
— Моя мать была еще слабее. Но родила пятерых детей. Выжили только мы с братом, ну так и что? И у уроженок Нордвегр такое случается. Чем слабее женщина внешне, тем сильнее она внутри.
После разговора с Хольгером дочь Гуннара наведалась в монастырь, там ее исповедал и причастил священник, который крестил ее. Он же напутствовал ее короткой проповедью.