— Парус ставьте! — громко сказала она.
— Брось, Равнемерк, ветерок слишком слабый, — возразил Харальд Элларсон. Дыхание у него немного прерывалось от усилий, с которыми он налегал на весло. — На веслах быстрее.
— Ставить парус. Если нужен будет совет, я спрошу, — прозвучало в ответ.
Свободные от работы викинги переглянулись, но отправились выполнять распоряжение. Хильдрид крутила головой, то и дело облизывая губы. Самой себе она напоминала пса, который подставляет под ветер нос, чтоб ощущать все запахи. Ветер нес едва различимый аромат пресной воды, а это предвещало дождь или туман. Дождь не приходит при полном безветрии. Дочь Гуннара водила корабли уже почти тридцать лет, и по запаху ветра порой могла предсказать приход шквального ветра с точностью до мига.
Впрочем, о буре речи пока не было. В тот момент, когда «Лосось», плавно покачиваясь на волне, идущей вдоль борта, почти совершенно развернулся, а викинги, налегая на канаты, почти подняли рею с привязанным к ней полосатым парусом, в корму драккара вдруг резко подул ветер. Темные волосы Хильдрид смахнуло на лицо, но она спокойно держала румпель руля. Рулевое весло едва-едва шевелилось, как хвост гигантской рыбины, но корабль несся вперед. Еще в момент поворота парус корабля наполнился ветром, и женщина-ярл махнула рукой викингам, чтоб те подняли весла.
Казалось, что драккар взмахнул крыльями и воспарил над волнами. Внезапный, из ниоткуда явившийся ветер подхватил корабль и понес его вперед, навстречу врагу. Харальд, который возражал Гуннарсдоттер, замер, придерживая весло поднятым, и смотрел на нее в ошеломлении. А женщина спокойно вела «Лосося» навстречу аске, не обращая внимания на его взгляд.
Чувствовать ветер до того, как он придет — это было подлинным мастерством, которое уже ничем не оспоришь.
Дочь Гуннара вела корабль, целясь в борт аски точно посередине, между носом и кормой. Нос драккара, сильно приподнятый, неспособен был высоко вознестись над планширом крупной аски, но женщина-кормчий знала, что ей нужно делать, чтоб добиться желаемого. Она действовала так, что это сделало бы честь самому умелому кормчему — впрочем, она таким и была — но мысли ее были далеко. Внезапно ей пришла в голову странная мысль: «жизнь — это буря, и каждый в одиночку прокладывает путь по волнам». И в самом деле — сколько усилий приходится прилагать к тому, чтоб заставить свой корабль вскарабкаться на очередную водяную гору, а его уже ждет только что разверзнувшаяся водяная бездна, и Бог его знает, удастся ли выкарабкаться из нее.
Аска, где, не успев развернуть парус, его снова сворачивали, надвинулась. Викинги на тяжелом боевом корабле удвоили усилия, но грести сильнее, чем это в человеческих силах, все равно нельзя, значительно прибавить ходу аска не смогла, а «Лосось» повиновался каждому движению пальцев Хильдрид. Ей не стоило труда чуть изменить курс корабля — один жест викингам, стоявшим у канатов, и они повернули парус, как было нужно.
Если бы даже гребцы на аске могли успеть пересесть лицом к носу корабля и начать грести в обратную сторону, то и тогда столкновения они не смогли бы избежать. «Лосось», разогнавшись на волне, подлетел к кораблю Харальда Эйриксона, его нос, украшенный затейливой рыбьей головой с солидными, просто кашалотовыми зубами, взмыл над головами гребцов. В какой-то момент, подхваченный ветром, драккар, будто живой лосось, встал на плавники и хвост и прыгнул.
На край палубы аски, ломая планшир, обрушился нос «Лосося». Искусство, с которым Хильдрид заставила волны и ветер служить своему незатейливому плану, поразило бы любого, если б кто-нибудь из присутствующих решился бы тратить на это время. А так лишь Харальд Эйриксон, не выпавший за борт лишь потому, что схватился за носовое украшение аски, хотел было что-то сказать, но удержался. В последний момент по жесту Хильдрид викинги ослабили канаты и, развернув вдоль прохода, опустили рею с парусом на палубу. Аска накренилась, и те воины, что стояли на ногах, полетели кубарем, некоторые из сидящих тоже не удержались на скамьях. Двое или трое, самые неловкие, полетели за борт, но опытный викинг способен короткое время держаться на плаву даже в доспехах. А с драккара Гуннарсдоттер начали прыгать вооруженные викинги.
Женщиной же на несколько коротких мгновений овладела слабость. Она медленно подтянула повыше лопасть рулевого весла за толстую веревку, примотала ее к деревянному выступу планшира и встала. Поправила на голове шлем. Вынула из ножен меч. На палубе аски уже вовсю шел бой, словно клубок тел и металла, щерящийся оружием, перекатывался от мачты к борту, а потом стал расплываться, как жирное пятно по рубашке.
— Эй, Равнемерк! — услышала она.
Кричал ли кто-то, или нет — в действительности это было совершенно неважно. Как бы там ни было, она уже приняла решение. Женщина поудобней перехватила свой меч, чуть более легкий, чем клинки мужчин, чуть более узкий и потому острый на конце, и заспешила с кормы на нос. Миновав мачту, она почему-то обернулась и посмотрела на скамью, на которую только-только опиралась коленом, когда правила кораблем. Нахмурилась, отвернулась и кинулась к носовому украшению, накрепко пришвартованному к борту аски при помощи трехпалых кованых «лап», словно зубы, впивающихся в фальшборт.
Перемахнула через планшир и, едва коснувшись ногами палубы вражеского корабля, бросилась в драку.
Ее почти сразу прижали к борту. На палубе корабля Харальда было очень тесно, даже если Эйриксон захотел немедленно сразиться с Хильдрид, он не смог бы к ней пробиться; даже если бы женщина всем сердцем рвалась в бой, она не смогла бы протиснуться туда, где могла встретить врага. Опустив щит и отнеся вбок руку с мечом, чтоб не пырнуть случайно своего, Хильдрид принялась мелкими шажками пробираться вдоль борта.
Лишь спустя несколько минут ей пришлось вступить в схватку. Под рубящий удар старого, тяжелого и короткого меча она машинально подставила щит, отвела удар вбок и полоснула сама, но не дотянулась. Схватка разлучила ее с противником — и тут же подставила другого, помоложе. Она атаковала, пока юноша пытался выдрать меч, засевший в груди умирающего викинга, в кожаном, укрепленном металлом доспехе. Срубила ему голову и даже не успела пожалеть о его глупой, бестолково закончившейся жизни.
Следующий удар, обрушившийся на ее щит, женщина с трудом удержала. Она не сразу поняла, почему обе руки с трудом повинуются ей, а потом вспомнила о ранении тяжелой и очень знаменитой секирой. Секирой Эйрика Харальдсона.
Здесь ее спасал лишь опыт и ловкость. Она двигалась легко, как четверть века назад, будто и не было за спиной долгих лет походной жизни, двух родов, измотавших ее тело, ран, которые изредка, в непогоду и после тяжелой работы давали о себе знать. Жизнь не проходит бесследно, и сейчас, на диво обострившимся умом, женщина это понимала. Жизнь дает и отнимает, и, поскольку в мире царит закон равновесия, дает ровно столько, сколько отнимает, надо лишь уметь пользоваться ее дарами и мириться с потерями.
Гибкая и стремительная, она не столько рубилась, сколько уворачивалась и парировала щитом. Теперь ей стали ясны предостережения Альва, что еще ближайшие несколько лет ей не следует вступать в бой. Едва не упустив увесистый щит вместе с вражеским мечом, она заколебалась, не стоит ли теперь перебраться на «Лосось», и едва не пропустила еще один удар. Задумываться о постороннем в бою нельзя, можно расплатиться жизнью.
А потом на палубе аски стало ощутимо свободнее, и Хильдрид вдруг поняла, что отступить уже не может. Отступать не к кому.
На аске, с Харальдом Эйриксоном шло почти вдвое больше народу, чем у нее. Аска была лишь в полтора раза больше, чем драккар, но на нее можно было посадить много больше людей. Конечно, для дальнего путешествия это не годилось — в пути будет слишком тесно, да и судно слишком осядет, что очень опасно в бурю — но если путешествовать недалеко, скажем, через пролив и вдоль берега, то…