— На ассемблере и на Си — достаточно?
— Для начала сгодится, — позволил я себе такую вольность, — а там посмотрим. А системотехник?
— Ты же сам, если не ошибаюсь, выпущен из политеха с такой специальностью, — подколол он меня.
— Это верно, — согласился я, — но опыта у меня в таких делах немного, не хотелось бы в потёмках блуждать. И потом — один ум хорошо, а два лучше. Вдвое лучше как минимум.
— Ладно, бери Шурика, — согласился с моими аргументами Бессмертнов. — Срок у тебя месяц, время пошло. Да, и чтоб завтра СМ-ка работала, как часы, — напомнил он напоследок.
— Как швейцарские, — вспомнил я его реплику, — Тиссо или Жак Леман… накрайняк Свотч.
И я опять уединился в своей уже обжитой экранной комнате… на профилактику, естественно, забил — где это видано, чтобы за три дня два раза контакты протирать. Начал вспоминать, что я знаю про Ишаченкова и зачем он вообще сдался в данных обстоятельствах. Из рассказов того же Шурика, а он очень разговорчивым коллегой был, мне стало известно, что наш комсомольский лидер плюсом к тому, что неплохо программирует, ещё и читает какие-то лекции для детишек в Доме юного техника. Но как человек, он полное говно, добавил в конце своего выступления Шурик. Ну что же, и среди говна иногда попадается что-то полезное, подумал я, автоматически доводя до кондиции вторую трубку радиотелефона.
Но тут мои занятия прервала какая-то нездоровая суета за дверью — там сначала тащили что-то тяжёлое, потом поставили это тяжёлое на пол с жутким грохотом, потом началась дискуссия на повышенных тонах. Я выглянул из экранки — на полу стоял здоровенный ящик, весь обклеенный яркими иностранными ярлыками, а в дискуссии участвовали двое, Бессмертнов с одной стороны и незнакомый товарищ в костюме в полосочку и в синем галстуке с другой. Ещё рядом стояли Коля с Аскольдом, они, видимо, и притащили сюда это добро.
— А я говорю, что нам это оборудование сегодня уже нужно, — горячился Бессмертнов.
— Так я против что ли, — возражал костюм с галстуком, — только действовать следует по всем правилам, а не так, как вы там у себя придумали.
Я тихо спросил Шуру, в чём дело — он ведь у нас всегда больше других знал — и он ответил, что пришла очередная наша закупка из Швейцарии, надо вскрывать, а первый отдел упирается и лорда-хранителя печати из себя ломает.
— А что там в этой закупке-то? — задал я следующий вопрос.
— Да как обычно, — вздохнул Шура, — модули очередные да лазерный принет еще, кажется.
Здесь было интереснее, чем в экранке, поэтому я остался, ожидая окончания спора двух противоборствующих сторон. В общем, я уяснил, что секретчик был в принципе не против вскрытия посылки, но при этом должно было присутствовать минимум двое ответственных представителей — кроме него, ещё и кто-то из второго отдела, а они там сегодня все на выезде. В итоге решили всё-таки отложить вскрытие до завтра, и все вроде успокоились. Но тут этот секретный гражданин вдруг повернулся ко мне и сказал:
— А это у нас новый сотрудник, если не ошибаюсь?
— Угу, — подтвердил Бессмертнов, — месяц, как пришёл. Зовут его Петя Камак… то есть Пётр Балашов, конечно.
— Надо побеседовать, Петя, целый месяц работаешь, а до сих пор у нас в отделе не отметился, — сказал тот, внимательнейшим образом рассмотрев меня с макушки до ботинок. — А пойдём прямо сейчас и побеседуем.
Я ответил в том смысле, что раз надо — значит надо, я готов к собеседованию, как пионер. А Шура с Аскольдом переглянулись и состроили понимающие рожи… Бессмертнов ничего строить не стал, а просто махнул рукой, иди, мол, Петя, куда сказано. Мы и пошли… на втором этаже их логово было, особистов-секретчиков. Пиджак с галстуком представился мне как Евгений Октябринович (во, ещё одна жертва советских энтузиастов, ладно, что не Даздрапермович), завёл меня в маленькую тесную клетушку, где из мебели был только стол с двумя колченогоми стульями, да железный сейф в углу.
— Значит, ты у нас Пётр Петрович Балашов, — полуутвердительно произнёс он, открыв папочку с завязками.
— Точно так, — подтвердил я и зачем-то добавил, — 1960 года рождения, холостой, несудимый.
— Отец у тебя с очень интересным именем, — продолжил особист, закурив сигарету, — Чон Ду Хван…
— Ну да, — ответил я, — кореец он, стопроцентный, переехал оттуда ещё до войны, имя и фамилию сменил на более понятные для России. И потом, он же умер, когда мне 3 года было.
— А от чего он умер? — продолжил свои изыскания Октябринович.