Кружком вокруг лежащего на плащ-палатке комбата собрались командиры двух рот и замполит. Склонившись над майором, чем-то блестящим ковырял в ранах фельдшер. Санитары, мощные парни под метр девяносто ростом, навалившись, крепко держали раненого командира за руки, за ноги. Тому лишь кряхтеть оставалось да глаза пучить. Поймав на себе дикий от боли взгляд, Алексей смущённо отрапортовал о выполнении приказа, сообщил о погибшем командире первой роты и незаметно присел в сторонке, за насыпью. Удобно присел – чтобы не очень заметно было…
Подбежал взводный с первой роты. Доложился. Встал рядом со всеми.
Наконец, врач, прекратив мучить пациента, устало выпрямился:
– Идёт большая кровопотеря. Срочно необходима внутриполостная операция, которая в данных условиях невозможна – нужна нормальная санчасть, а у меня не то, что обезболивающие, у меня перевязочные материалы кончаются. О гигиене я уже молчу…
– Может, на трёхтонке в тыл прорваться? – внёс предложение Лёшкин ротный.
– Там немцы с пулемётами засели, не пропустят. Посекут, – попав в затаившегося Алексея, щелчком пальцев отбросил за бруствер недокуренную папиросу замполит.
– А ночью? – не унывал лейтенант.
– Нет у нас времени до ночи, не доживёт он! – присаживаясь на корточки, обречённо произнёс врач. Затем, метнув испуганный взгляд на комбата, вскочил на ноги: – Извините, товарищ майор!
Тот лишь устало отмахнулся:
– Да ладно, доктор, не дёргайся. Понял я уже.
Приподнявшись на локтях, майор оглядел собравшихся:
– Товарищи командиры, доложите о состоянии вверенных подразделений!
Доложили. В четвёртой сборной роте выбыла одна треть: там немец тоже под шумок штурмовал. Первая, по докладу взводного, поредела наполовину – в основном от бомбежки. Во второй, Лёшкиной, лишь несколько раненых. Третья пострадала в меру – пятеро погибших и восемь раненых.
Как ни странно, но Лёхину роту от потерь уберегли сорокопятки: на их направлении танки и пехота противника вели огонь исключительно по орудиям. Эти же две маленькие пушечки и послужили главным аргументом в обороне зарывшегося в землю батальона.
Между тем вызвав лёгкое оживление в окопах, раздалась уже привычная команда: «Воздух!» Лёшкин желудок, став невесомым, непроизвольно подтянулся к горлу – затошнило. Глаза, в поисках знакомых очертаний вражеских пикировщиков, обеспокоенно шарили по небу.
А там – с востока – летели НАШИ двухмоторные самолёты! Марки их Лёха не знал, но звёзды на крыльях видел отчётливо.
– Наши! – радостно завопили батальонные командиры.
– Ура! – вторили им бойцы из окопов.
Однако ощущение праздника прошло быстро: самолёты, не снижая высоты и не особо прицеливаясь, отбомбились… на поле между врагом и батальоном!
Натужно ревя моторами, девятка бомбардировщиков уходила обратно.
– И чего прилетали?! Керосину пожечь?! – устало присел рядом с комбатом замполит.
Затем было совещание. Схоронившись за бруствером, Алексей обратился в слух.
Комбат:
– Слушай мою команду! Через полчаса, ровно в четырнадцать ноль-ноль, командование батальоном переходит к политруку Капитонову. Сейчас немедленно ты берёшь один взвод и ползком на поле – посмотрите, может, раненых немцев найдёте или отстал кто. Поспрошать бы, сколько там у них чего для нас припасено…
Быстрые удаляющиеся шаги, и голос замполита вслед:
– Аккуратней там, в плен не захотят, кончайте, не церемоньтесь!
– Есть не церемониться! – бодро голосом Лёшкиного ротного ответил убегавший.
– Чего сидишь, Николай Иванович? Давай прощаться, да дуй в лазарет свой! Там у тебя и без нас дел невпроворот. – Это комбат к фельдшеру батальонному обращается, понял Алексей.
После молчаливого сопения и похлопывания, забрав санитаров, врач и остальные командиры ушли.
Комбат:
– Потом сам соберёшь, распорядишься как надо.
– Не переживайте, товарищ майор, до подхода подкрепления продержимся!
– А придёт оно? Немец кругом. Ты вот что, политрук, приказ у нас был продержаться до завтра. Так что, если сегодня от наших вестей не будет, уводи людей. Прорывайтесь по темноте, с правого фланга через болото. Там если и поставили заслон, то невеликий – прорвётесь.
– А может, наши подойдут? Помогут? Вас в санчасть доставим?
– В сказки веришь? И то ладно – с верой легче… Я в детстве в церковь ходил, хорошо там было – тепло, спокойно. Мамка, папка, рядом сёстры старшие стоят… Да потерял потом веру-то! Сейчас вот лежу и помолиться страсть как хочется. За вас, за себя, за жёнку свою, дочурку… Но веру потерял и не могу! Как в детстве – искренне! Не могу! Да и услышит меня бог-то? Что ему до молитв отступника… – голос комбата затухал.