– А с ранеными, с имуществом как? – вернул майора к действительности замполит.
– Имущество уничтожить, – голос командира обрёл былую твёрдость, – для раненых бойцов носилки заготовьте. Только скрытно, чтобы противник не разгадал! Пойдёте на восток, до своих. Канцелярию батальонную береги, заполнять не забывай, потом перед матерями ответ держать будешь – где их сыновья похоронены! Как там, в сборной роте?
– Уже сдаваться было собрались, да я пресёк! – гордо ответил политрук.
– Расстрелял паникеров?
– Нет. По мордам надавал!
– Дурак! – затихающий голос командира вновь зазвенел сталью. – Вот ЭТИХ надо было стрелять, а не пацанов наших! Кто там у тебя сейчас командует?
– Интендант один, нормальный мужик.
– Командира третьей роты туда поставь. Да, и ещё – следи за оврагом вдоль дороги, где велосипедистов закопали. Сядь на него. Заслон поставь. Иначе по нему они к нам вплотную подойдут.
– А может, переждать ещё денёк-другой в обороне? Нормально пока всё складывается. А дальше? Ну не будут же наши всё время назад пятиться?
– Не получится. Теперь их черёд. Не дадут нам пары дней – им дорога нужна. Удавливать будут. Тебе бы отойти да в новом месте засаду устроить. Так заслонами и истощать их. Только без меня уже, без меня управляйтесь… Ну всё, иди – устал я, спать хочу. И… политрук!
– Да, товарищ майор.
– Ребят побереги – помирать легче будет! Всё, давай. Беги…
Когда шаги замполита удалились, Лёха выглянул из-за насыпи. Старый комбат, запрокинув назад голову, лежал на брезенте. Из закрытых глаз его, прокладывая светлые дорожки на пыльных, седых висках, бежали слёзы. Присев рядом, Лёшка достал фляжку. Влажной тряпкой намочил сухие, потрескавшиеся губы командира. Майор слабо вздрогнул и открыл глаза:
– Как зовут?
– Алексей.
– Вот, помираю я, Лёша! И вроде старый – пятый десяток пошел уже, а всё одно страшно. Ты помоги мне, Алёшенька, приподняться – перекреститься хочу напоследок. У Боженьки прощения попросить хочу…
Комбат заснул. Дыхание его стало спокойным и тихим; встревоженный Лёха, приникнув ухом к груди умирающего, несколько раз проверял: живой ли? Живой, умиротворённый, казалось, даже улыбался во сне. Накрыв спящего майора своей шинелью, Алексей тихо сидел рядом, поглядывая на суматоху вокруг. Батальон вновь зарывался в землю. Озаряя округу неестественной белизной повязок, возвращались с санчасти легкораненые бойцы, носились посыльные и подносчики боеприпасов.
Его не трогали. Красноармейцы, пробегая мимо, старались не шуметь, кивком головы задавая один и тот же вопрос – о состоянии здоровья командира. Но Лёха не объяснял – лишь сердито отмахивался. Так, сидя возле спящего командира, и задремал, пока приземлившийся рядом громила-санитар бесцеремонно не пихнул его в бок:
– Доктор обезболивающее прислал, надо укол поставить, – мотнул боец головой в сторону лежащего рядом комбата. И тут же, выпучив глаза. – Эх, братец! Да он у тебя помер!
– Как помер? Уснул товарищ майор! Я же слушал!
Возмущённый Лёшка поглядел на комбата. Тот продолжал лежать с закрытыми глазами, с той же лёгкой улыбкой на бледном лице. Потряс. Рот открылся, седая голова безвольно скатилась на плечо…
– Беги к политруку, доложи. Я в санчасть, там дел по горло – до ночи бы управиться! – пытаясь нащупать пульс у командира, распорядился санитар. Затем, отрицательно покачав головой, умчался.
Лёха же, застыв, не мог оторвать взгляда от мёртвого лица. Всплывала в голове последняя молитва майора:
– Господи Иисусе! Прими души мальчишек моих, которые ушли, и многих, которые уйдут ещё, как мучеников, за землю родную головы положивших. Дай нам, тебя отринувшим, своё прощение и силы – отстоять семьи наши, земли наши, честь нашу…
Глава шестая
Вечерело. Комбата схоронили там же, где и умер: на позициях артиллеристов, в окопе для хранения боеприпасов.
Младший сержант Алексей Крайнов в паре с красноармейцем Красовитовым вот уже пару часов как, не разгибая спин, усердно махали сапёрными лопатками, пытаясь поправить порушенные бомбами траншеи отделения. Пришли лазутчики с поля боя, привели шестерых пленных немцев. Четверых танкистов и двоих пехотинцев. Хвастали, что ещё с десяток постреляли, только Лёшка не поверил. То есть стрельбу слышали все, а вот кто в кого патроны жёг, было непонятно. Вовка Цепеленко, разглядывая в половинку трофейного бинокля мелькавшие в траве чёрные от сапожного гуталина задницы сослуживцев, приговаривал: