А пел немец, и, правда, замечательно. Так красиво, что принёсший завтрак для пленных фашистов казах-поварёнок полчаса просидел на корточках рядом с ними и, обняв руками тёплый термос с кашей, с растроганным выражением лица слушал переливчатый голос Хорста.
Приглашая пленных на завтрак, Лёшка поднял брезентовый полог землянки – помещение было пусто! В зарытое, забаррикадированное с вечера окно, прямо в лицо младшему сержанту Алексею Крайнову, било яркое, утреннее солнце. Кровь прилила к голове! С разворота пинок под дых немцу:
– Ты?! Сука! – Хорст свалился на дно траншеи и, свернувшись калачиком, снизу вверх, затравленно заглядывал в Лёхины глаза.
– Прости! Это мои тоффарищи, Алёша! Я быль дольжен! – наконец, справившись с болью, выдавил из себя не родные слова пленный.
Поварёнок, оттолкнув в сторону ставший не нужным термос, рванул от землянки прочь, оглашая округу воплем:
– Фашист вырвался!
Спавшие в ближайших окопах бойцы отреагировали на истошный крик беспорядочной пальбой в сторону противника. Моментально стрельбу подхватил весь батальон, добрых десять минут, почём зря, расстреливая драгоценный боезапас.
Всё это время, не обращая внимания на творившееся вокруг безумие, Лёшка сидел на дне окопа, с ненавистью уставившись на виновато опущенную, белокурую голову немца. В своей же голове мыслей не было совсем – звон стоял только.
– Товарищ политрук идёт, – уныло сообщил Димка Красовитов. Лёха нехотя поднялся.
Выслушав доклад, новоиспечённый комбат пристально разглядывал сидящего перед ним Хорста.
– Встать! – наконец приняв решение, яростно гаркнул на пленного комиссар.
Немец, затравленно оглядевшись, поднялся.
– Хер офицырын! Я сделяль дольг сольдатен! Алексея я обмануть! – поправив замусоленный, дырявый китель, гордо задрав подбородок, отрапортовал пленный.
Желваки на щеках политрука побелели.
– Долг? – Взгляд комиссара переключился на Алексея. – Где твоё оружие, красноармеец?! – Лёшка поспешно взял в руки стоявший прислонённым к окопной стенке автомат.
– Расстрелять фашистскую сволочь!
Брови Хорста удивлённо поползли вверх.
– Ви не сможете! Я кригсгефанене! Я военный пленный! – переводя взгляд с Алексея на замполита, искренне возмутился немец.
Сзади, у Лёшкиного затылка, щёлкнул взведённый курок пистолета. Мурашки противно пробежали по спине. Время остановилось…
– Я приказываю, – без эмоций, металлическим голосом, потребовал исполнения своего распоряжения политрук.
– Лёшка! Стреляй же ты! Стреляй! – зажав грязными ладонями уши, ныл из угла траншеи Димка Красовитов. – Товарищ политрук, обождите! Сейчас он сделает! Лёш, стреляй уже, а?!
– Стреляй, Лёша! – закрыв руками лицо, обречённо выдохнул немец.
Алексей отвёл затвор. Направив на Хорста автомат, чуть помедлил и… нажал на курок. Оружие дёрнулось короткой очередью – вгоняя, вминая в тело жертвы китель в районе солнечного сплетения. Вырванный пулей, острый осколок пуговицы глубоко впился в Лехину щёку.
Немец, не издав ни звука, медленно сполз по стенке окопа к ногам палачей. Завалился набок. По белой щеке его, из приоткрытого рта, подталкиваемая предсмертной икотой, пузырясь, бежала струйка густой, тёмной крови. Отбросив в сторону дымящийся автомат, Алексей опустился на колени рядом. Отрешённо размазав по руке кровь из раны на щеке, Лёшка, сравнивая, протянул свою испачканную ладонь к лицу только что убитого им человека: всё было таким одинаковым…
– Тошно, да?! А ты думал, мне легко было? – раздался над ухом жаркий шёпот замполита. – Так это фашист! А я… Всё! Этого закапать, и свободны! Охраннички, мля…
Рассказ о происшествии с пленными Алексей закончил заранее заготовленной фразой:
– Лучше бы он меня застрелил!
После долгой паузы задумчивый Володька Цепеленко задал другу пару уточняющих вопросов:
– Вот, допустим, прорыли немцы свой ход и увидели там спящего, ну, например, Димку. Как ты думаешь, долго бы они угрызениями совести мучились, прежде чем его придушили по тихому? Или, предположим, передумали они рыть, а решили через двери прорываться. Разве не Хорст твой первым бы на тебя бросился? А что потом? Связали и ушли? Они же не дураки – живыми вас за спиной оставлять…