Влажная земля и тень забрали, высосали тепло из тела. Дрожа, проснулся. Со стоном, от боли в раненой ноге, выполз на солнце. Теплее не стало. Лёху непросто трясло – Лёху подбрасывало! Озноб не позволял дышать, судорога выгибала в дугу тело. Нога, в унисон ударам сердца, отдавала болью. Размотав повязку, ножом окончательно распоров штанину, трусясь от холода, Лёшка со страхом осмотрел рану. Чёрные края её, опухнув, вывернулись наружу, по всему раздувшемуся бедру расползался огромный синяк. Из раны, пропитав повязки и штанину, постоянно сочилась сукровица.
Присевший рядом боец участливо посмотрел на загнивающую плоть:
– Может, вскрыть? С гноем и пуля выйдет?
– Там осколок, – стуча зубами от холода, ответил Алексей, – а ты сможешь?
Солдат обернулся к отдыхавшим неподалёку товарищам.
Навалились втроем. Завернув руки за спину, упёрли головой в землю. Кто-то больно сдавил ноги. Почувствовав заранее отточенный, смочённый в спирте клинок в ране, Лёха взвыл и забился, чуть не разбросав державших его солдат. А когда понял, что вырваться не хватает сил, погрузился во мрак…
Очнулся. Его перевязывали. Кровь, красная, чистая, густо пропитывала обрывки чьей-то старой нательной рубахи. От ручья, вытирая помытые руки о гимнастёрку, подошёл боец – тот, что вскрывал рану. Виновато опустив глаза, красноармеец вынес приговор:
– Прости, братишка! Не смог я! Побоялся, что хуже сделаю. Только промучил тебя зря…
– Ладно, хоть кровь пустил, может, и вымоет чего?! – кривясь от боли, с надеждой спросил Алексей.
– Не вымоет, – присел рядом солдат, – там железяка из кости торчит. Я её не смог выдернуть – крепко засела гадина! Наружу только малая часть выглядывает, и в крови всё, скользкое…
Люди у ручья постоянно менялись. Отдохнув и пополнив запасы воды, осколки разбитых полков и дивизий неорганизованными толпами уходили дальше, на восток. Уже в сумерках подошло подразделение пограничников. Десятка два опрятных, в зелёных фуражках солдат, под командованием молодого капитана государственной безопасности. Выставив посты охранения, бойцы дисциплинированно расположились на ночёвку и ужин. Капитан же, пока окончательно не стемнело, быстро пробежался по импровизированному лагерю, заставив солдат и командиров из других подразделений произнести короткий доклад: кто они, из каких частей, куда намерены направляться. Затем, по одному ему известным мотивам, в приказном порядке пополнил свой отряд на несколько десятков красноармейцев. Остальным было дано тридцать минут времени на захоронение умерших от ран солдат.
– О выполнении доложить лично! – Это он майору тыловому так приказывал – и ничего, послушался. Козырнул и кивком головы поднял с десяток валявшихся на земле без дела рядовых.
К Лёхе и лежащим недалеко от него двум раненым солдатам-артиллеристам, пару часов назад оставленных товарищами помирать, тем же капитаном был направлен один из пограничников. Как оказалось, ветврач. Практически без света, на ощупь обследовал ранения и отправился на доклад к командиру. Вскоре вернулся с плащ-палатками. За ним шли несколько бойцов с лапником. Больных, прикрыв армейским брезентом, аккуратно уложили на пахнущие хвоей ветки. На каждого раненого было выделено по четыре красноармейца. Из нарубленных жердей собрали носилки. От такой заботы у потерявшего всяческую надежду на спасение Алексея на глазах навернулись слёзы. Хорошо темно было…
Ночь прошла ужасно! Озноб сменялся то ли сном, то ли беспамятством, из которого выводила очередная судорожная тряска. Затем был жар и снова озноб. Плащ-палатка не спасала – где там! Нога распухла ещё больше. Воспалившиеся края раны, при каждом неловком движении, больно шоркали о затвердевшую от засохшей крови повязку. Внутри самой ноги с постоянством кузнечного молота волнами накатывала боль. В полубреду Лёха стонал, просил пить. Солдаты, должные его тащить утром, как могли, помогали: носили воду из ручья, укрывали своими шинелями, а под утро, видимо, устав и поняв бесплодность своих попыток помочь, – уснули. Рядом кряхтели раненые артиллеристы. Им тоже носили воду, укрывали, бегали за ветврачом. Всё напрасно; к рассвету один из ребят умер, а его несостоявшиеся носильщики, вынув из чехлов лопаты, превратились в могильщиков.
Едва рассвело, вышли. Впереди, метрах в двухстах, дозор из пограничников, следом несколько десятков вооружённых красноармейцев с двумя носилками. И чуть приотстав, держа всю эту разношёрстную ораву под приглядом, основные силы одетого в фуражки капитанского отряда. Красноармейцы в колонне тихо брюзжали, обзывая пограничников вертухаями, но Лёшка был рад: он снова в армии! В армии, с её дисциплиной и единоначалием, грамотными, принимающими решение командирами. Очень непросто человеку военному, за два года привыкшему даже в повседневной жизни выполнять команды, действовать согласно уставам и инструкциям, работающему и живущему в огромном коллективе, резко почувствовать себя одиноким. Это как голым остаться, беззащитным – зябко и неуютно.