По видневшейся в ста метрах дороге продолжали двигаться немецкие колонны.
К обеду ближе перемыл посуду, снял с шестов, протерев, плотно скрутил и туго перемотал шпагатом три избавленные от имущества огромные палатки. Дала о себе знать перетруженная нога. Вольфганг, заметив Лёшкины страдания, отвёл пленного на кухню и, усадив на низкий стульчик, поручил чистку картошки.
Закончил быстро, огляделся. Рядом, прислонившись к брезенту палатки, одиноко стоял чей-то легкий карабин. Посмотрел – заряжен. На железной коробке латиницей выгравировано – МАС 1936; такого Лёшка еще не видел. Побаловался – отставил. Запас колбасы, копчёное сало, лук, соль, перец, использовавшийся вместо столешницы большой железный лист, с дырками от заклёпок по краям. Почти догоревший костёр…
Мысль пришла неожиданно: подкинуть в угли дров. Протерев, приспособить на камнях над занимающимся костром металлический лист – тяжёлый! Пластики сала, с шипением выгибающиеся на раскалённой железяке, мелкорубленая колбаса, размягчающаяся от сального жира, золотистая, с поджарками картошка, на том же жиру скворчащая, – вот что увидело немецкое воинство, в полном составе резво нарисовавшееся на чудесный запах от костра.
– Ди руссеше гиниалитет ин дер айнфахайт! – немецкий доктор задумчиво чесал свою бородку.
Лёшка вопросительно посмотрел на Питера.
– Естешь добже зробеное! – радостно перевёл непонятную немецкую фразу в непонятное польское изречение немец.
Но судя по лицам окруживших Алексея ребят, добродушному похлопыванию солдат по плечам красноармейца, затея с картошкой всё же удалась. Радостное возбуждение солдат омрачил тот же доктор, обнаруживший прислонённый к брезенту палатки карабин.
– Вессен вафен?! – удивленно развёл руками офицер.
Вольфганг, приставив к ноге оружие, вытянулся перед командиром. Последовала короткая взбучка с указанием руками на небо, окружающие лагерь леса и, наконец, тыканьем пальцем непосредственно в Алексея. Затем, следуя команде, старый санитар, тяжело вздохнув, отправился нести караульную службу по периметру оставшихся от санчасти четырёх палаток.
За обедом Алексей, накладывая в тарелки свое жарево, прикрыв сверху второй чашкой, отставил в сторону порцию бродившего неподалеку Вольфганга. Был замечен доктором, подозван и на вопросительный кивок в сторону отставленной тарелки, вытянувшись по стойке смирно, отрапортовал:
– Вольфганг!
С бурдой по имени «кофе», куском хлеба и порцией жаренной с салом и колбасой картошки был отпущен к караульному. Расположившись на ожидавших транспорта куче из матрасов, в десяти метрах от обеденного стола, Вольфганг, с набитым уже ртом пробурчав слова благодарности, жадно набросился на горячий обед. Самого же Алексея по возвращении ждал неприятный сюрприз: его порцию немцы поделили между собой, вывалив в пустую Лехину чашку холодный гороховый концентрат.
– Вольфганг, – наигранно пожал плечами офицер, чем ввёл в неуместное веселие сидевших за столом солдат. Кроме, разумеется, самого Лёшки: «У, фашисты», – зло обзывался про себя на сотрапезников Алексей, доставая из сапога ложку. То, что при готовке он и так от души напробовался своего жарева, осталось его маленькой тайной.
После обеда до самого вечера, помыв за всеми посуду, Алексей провалялся на куче матрасов, пытаясь разобраться в польских словах, которыми без остановки снабжал его Питер. Темы для разговоров были самые разнообразные: от причины начала войны между двумя социалистическими государствами до сравнения продовольственного обеспечения солдат. Немецкая еда Лёхе не понравилась однозначно: каша из банки, колбаса из дерева, хлеб безвкусный, и это он ещё про «ужасный» кофе помалкивал. Немцы Лёшкины рассуждения о своей безвкусной кормёжке поддержали. Не слышали лишь заключительного вывода Алексея: «Хрена вы нас с таким харчем одолеете!», но это он уже мысленно… добавил.
Правда, протянутая бродившим вокруг лагеря благодарным за заботу Вольфгангом, в круглой жестяной банке шоколадка чуть было не склонила чашу весов в другую сторону. Коричневая долька, затмив всё пробованное ранее, безумной сладостью взорвалась во рту Алексея. Очнувшись, словно от контузии, с усилием воли, под одобрительное кивание сидевших рядом солдат, с сожалением передал «яство» остальным.
«Но это же не еда – а так, баловство одно», – провожая глазами чудное лакомство, медленно приходил в себя Алексей.
О начале войны немцы рассуждали интересно: во всём виноваты евреи и комиссары. О как! Это они, евреи, захватив Россию, хотели завоевать весь мир. А немецкая армия, встав на пути «большевистских орд», этот мир спасает.