– Не спеши, – зная себя, не стушевался Лёшка, разминая руками, любуясь на белые ягодицы партнёрши. – Через минуту опять вколет!
И вколол! Теперь он был в состоянии контролировать позывы, а потому, забыв о возможной погоне, минут пятнадцать, не жалея сил, до синяков измяв Маринкино тело, в порыве нескончаемой страсти, амортизировал от упругих женских красот. Партнёрша тоже не осталась в долгу: словно кошка, выпустив когти, сдирая кожу, ненасытно натягивала на себя Алексея. Затем, с протяжным выдохом, всё обоюдно закончилось.
– Ну и ладно! – отряхивая от лесной трухи расправленную юбку, довольно проворковала Маринка. – Харчи, считай, отработал. Пора тебе солдатик…
Хруст веток, метрах в двадцати от них. Затем тихий голос из кустов:
– Маринка! Ты хде?
Показав взглядом в яму, оставшуюся на месте вырванных дубовых корней, неверная жена, трагично прижав руки к груди, побежала на голос:
– Здесь я, Стёпа! Здесь!
Позиция под корнями Лёшке, определённо, не понравилась: посреди поляны, без возможности отступить или незаметно скрыться. А потому, после секундной заминки, Лёха быстро юркнул в ближайшие кусты. Немного отбежал и, аккуратно загнав патрон в патронник, лёжа притаился за деревом.
Маринка орала на весь лес, рассказывая муженьку о том, сколько страха натерпелась она с этим сумасшедшим «советским». Как он её руками за зад лапал, да она отбилась, и «красный» убег. Затем на поляну у лежачего дуба вышли пятеро: Степан с двустволкой, два вооружённых винтовками мужика и его жена, прижимавшая к себе сына. Продолжая голосить про «сбегшего большевика», баба жестами выразительно показывала мужу на яму у корней дерева. В руках у Степана появилась граната. Щелчок детонатора, и, дымя пороховым запалом, «лимонка» исчезла в бывшем Лёшкином убежище.
– Сука! – тихо прошептал Алексей, ловя на мушку влажную от пота и выступившего молока грудь предательницы. В ожидании зрелища все замерли: мужики – приготовив ружья, Маринка – отведя за спину мальчонку. Выстрел и взрыв грохнули одновременно. Женщина вздрогнула и, наклонив голову, с любопытством пыталась что-то рассмотреть на блузке, чуть повыше левой груди. Затем, подняв голову, жалостливо позвала стоявшего над пустой, дымящейся ямой мужа.
– Степ! Это чё у меня на груди? Кажись, ранило меня?! – устало оседая на землю, удивлённо произнесла Маринка. Затем, вздрогнув, глянула на заросли с притаившимся за ними Алексеем и медленно завалилась набок.
Мужики бросились на помощь, а Лёшка, боясь случайного хруста, метров сто крался, уходя в лесную чащу. Затем, услышав за спиной вопль отчаяния и ярости, словно подхлестнутый им, со всех ног рванул к тропе.
План был простой: пробежать по дорожке обратно и устроить засаду на возвращающихся охотников до его, Лёхиной, жизни. Удобное место он помнил: там тропинка пролегала по дну оврага, густо поросшего сверху кустарником. До жертв метра четыре будет, а тем и деваться некуда.
Добежал. Овражек, с полста метров длиной, и ни одного укрытия. Залез наверх, замаскировался, в непоколебимой решимости поквитаться со своими убийцами злой замер.
«Хлеба им для солдата жалко стало, а гранаты, стало быть, не пожалели?! Уроды!» – распалял себя Лёшка в ожидании селян.
Часа через полтора услышал приближающиеся шаги. Приготовившись, подобрался, отёр пот со лба, приложил к плечу карабин. На тропу вышли два мужика, несущих Маринку, безвольно лежащую на грубых – из рубленых жердей – носилках. Рядом с ними, не отрывая взгляда от бледного лица матери, держа её за руку, шагал давешний мальчонка. Уставшие мужики шли быстро, поэтому паренёк, чтобы не отстать, то и дело переходил на бег. Сзади, понурившись, вытирая рукой постоянно набегавшие слёзы, брел Степан. Мальчик, не оглядываясь на отца, постоянно спрашивал:
– Батько! Вона же ни вмерла? Вона же встанат? Мамку же виликують?
– Ни вмерла сынку, – словно в бреду, отвечал на вопросы паренька Степан. – Вона встанат, не плач сынку…
Процессия давно скрылась из виду. Птицы, примолкшие было от людского говора, вновь раскрасили лесную чащу своими переливистыми трелями. Всё вокруг жило, цвело и радовало глаз. Один Алексей, оперевшись щекой о приклад карабина, – окаменел! Лишь слёзы из расширенных от ужаса глаз молча стекали по щекам солдата.
Глава тринадцатая
До вечера, словно в бреду, не разбирая дороги, не таясь, двигался по лесу на восток. Продукты в потяжелевшей сухарной сумке самим своим весом напоминали о содеянном. Заставляли думать, искать оправданий и, не находя их, – злиться! Не давала покоя мысль: смерть женщины – из-за конфликта вокруг шмата сала да горбушки хлеба?! Какая же она – цена человеческой жизни? И что он за защитник такой, убивающий за еду тех, кого обязан защищать?!