— Выпрямляюсь, — сдержанно улыбнулся Лукин.
— Да, а я ждал тебя, — снова сказал Трофимов. — Был даже уверен, что ты придешь и мы поговорим с тобой по душам, подумаем, как жить тебе дальше… Но ты не пришел. Почему? Обиделся?
— Мет, — решительно качнул головой Лукин.
— Хорошо, коли так. За правду не обижаются.
— Мет, я не обиделся, — повторил Лукин.
— Так почему же не пришел ко мне? Или для тебя все уже ясно да просто стало?
Рощин и Бражников, слышавшие весь этот разговор, подошли к штурвальной будке.
— Давай-ка поштурвалю за тебя, — сказал Рощин и встал на место Лукина. — Что ж, Константин, вопрос тебе задали серьезный. Надо отвечать.
Но Лукин мешкал с ответом. Он молча поздоровался с Бражниковым и, лишь встретившись с выжидающим взглядом Рощина, хмурясь, с трудом произнес несколько отрывистых слов:
— Я не знаю… Стыдно было…
— Стыдно!.. Ко мне же ты пришел за советом, как дальше жить, пришел — не постеснялся.
— Так ведь вы — секретарь райкома, Андрей Ильич…
— Ну и что же, что секретарь райкома? Помог-то тебе за ум взяться прокурор. Или ты и впрямь обиделся на него?
— Нет, не было этого! — с болью в голосе сказал Лукин. — Но ведь тяжело мне, Андрей Ильич, тяжело! Поймите!
— Понимаю, Константин. Понимаю… — Рощин снял руки со штурвала. — Ладно, штурваль, — сказал он Лукину.
Рощин и Трофимов отошли к корме.
Лукин, чуть выждав, когда они отойдут подальше, порывисто наклонился к Бражникову.
— Ты вот что, Петя, ты Таню видел, как сюда вам ехать? — прерывающимся шепотом спросил он.
— Видел.
— Ну, что она? Говорила что-нибудь? Может, передать велела?.. — Лукин жадно вглядывался в лицо Бражникова, но, видно, поняв тщетность своей надежды, вдруг гордо и отчужденно вскинул голову. — Ты не подумай! Я это так — между прочим спрашиваю.
— Я и не думаю, — беспечно улыбнулся Бражников. — Но очень даже может быть, что Татьяна и передала бы тебе привет, знай она, куда мы едем.
— И верно! — просиял Лукин. — Ведь она же не знала…
— Да и я не знал, — чистосердечно признался Бражников. — Нам к переправе надо и вдруг на тебе — свернули сюда.
— Ясно! — снова помрачнев, сказал Лукин. — Так передала бы, говоришь?.. — Он пригнулся к штурвалу, выправляя ход катера. — Нет, брат, привета мне от нее не дождаться… Полный вперед! — крикнул он мотористу.
Катер ходко шел серединой узкой и извилистой реки, по берегам которой, сходясь над ней своими вершинами, недвижно стояли огромные сосны и кедры. Их вершины были так густы и так переплелись между собой, что лучи солнца с трудом проникали через эту чащобу и на реке царил полумрак.
Рощин и Трофимов, стоя на корме катера, молча всматривались в проплывающие мимо них берега. Бурые, испещренные глубокими бороздами стволы деревьев сплошным частоколом тянулись по обе стороны от них, и казалось, стоило лишь протянуть руку, чтобы коснуться нависших над водой ветвей. В лесу было тихо, безветрено. Видно, даже ветер не мог проникнуть сюда — к воде, не мог поколебать вековые стволы. Он хозяйничал наверху — в вершинах.
— Да, трудно ему, — первым нарушил молчание Рощин. — Что и говорить, трудно.
— Знаете, Андрей Ильич, — сказал Трофимов. — Хорошо бы вам при случае с Татьяной поговорить — не верю я, что у них навсегда это. Не верю!
— А я как раз хотел вас об этом же самом попросить, — улыбнулся Рощин. — Думаю, что вы бы смогли их помирить.
— Я?
— А кто же? Ведь вы уже и так во многом им помогли.
— Да, помог! — усмехнулся Трофимов. — Но далеко не всегда такая вот прокурорская помощь легко принимается. Ведь за советом-то Лукин пришел не ко мне, а к вам.
— Э, дорогой мой! — рассмеялся Рощин. — А вы, я смотрю, самолюбивый. Выходит, вас не на шутку задело, что Лукин пришел ко мне, а не к вам? Ведь задело, так?
— Задело, — сказал Трофимов. — Даже очень задело. А знаете, почему?
— Ну?
— Ведь я был твердо убежден, что Лукин придет ко мне. Придет за советом, за помощью. Разве все уже ясно для него, разве так уж легко ему было преодолеть в себе глушаевскую накипь? Да, он должен был прийти ко мне, должен, а не пришел.
— Сдается мне, Сергей Прохорович, — в раздумье сказал Рощин, — что Константин уже на верном пути, и важно не дать ему теперь с него сбиться. — Рощин, привлеченный доносившимся из леса шумом, оживившись, глянул на Трофимова. — Шестой участок проходим, — сказал он. — Васильевский. Слыхали? Бригада Афанасия Васильева третий год держит первое место по области.
— Как же, слыхал, — смеясь отозвался Трофимов. — А парень-то какой этот Васильев! Ну просто золото! В работе — первый, плясать пойдет — первый, петь начнет — заслушаешься.
— Верно, верно, — согласился Рощин. — Да вы что же, знакомы с ним?
— Нет, не знаком.
— А расхваливаете, точно вы старые приятели.
— Так ведь с ваших же слов, Андрей Ильич.
— Да ну? — смущенно улыбнулся Рощин. — А я и забыл. — Он пододвинулся к Трофимову и вдруг негромко, задушевно сказал: — Я, как в свой лес попаду, Сергей Прохорович, так словно лет двадцать с плеч долой.
— А скажите, Андрей Ильич, — тая улыбку в уголках губ, спросил Трофимов. — Руку на сердце положа, скажите, — есть ли еще на свете краше места, чем на Северном Урале?
— Как патриот своего края, Сергей Прохорович, прямо скажу — нет, нету.
— Ну, а объективно, Андрей Ильич?
— А если объективно, — серьезно поглядел на Трофимова Рощин, — то честно должен признать, что… объективно ответить на ваш вопрос я не смогу.
— Одним словом — любовь, — сказал Трофимов. — А любовь, как известно, объективной мерки не имеет, так?
— Пожалуй, что так, — согласился Рощин. — Слышите — гудит? — протянул он руку в сторону леса. — Тонко, тонко, точно струна натянутая?
— Слышу… Что это?
— Электропила большой ствол обрабатывает. Ведь этакую-то махину, — Рощин кивнул на росшую у самого берега огромную сосну, — с одного маха не одолеешь. Вот вальщик-моторист и приноравливается. — Рощин согнул руки в локтях и повел плечами, будто в руках его была электропила. — Сначала даешь в лоб, — пояснил он. — Потом делаешь угол да слушаешь, как идет, не затирает ли, не бьет ли сучком. Ясно? Для вальщиков слух — первый помощник.
— Да много ли услышишь под вой пилы? — усомнился Трофимов.
— Вой! Вой! — с досадой сказал Рощин. — Для кого вой, а для вальщика — разговор. Вот он из этого разговора все, что ему нужно, и узнает. Правильно ведешь пилу — один звук, сбился — другой. Завалил — третий. Рука дрогнула — четвертый. Да вы послушайте, послушайте… Вон их сколько, разговоров-то этих.
И верно, в тихом за минуту до этого лесу, звучали сейчас то близкие, то далекие, то протяжные, то отрывистые голоса машин. Их было много, этих голосов, и все они звучали на свой лад, но что-то единое и стройное послышалось Трофимову в их могучем гуле. Свободно пустив свои машины — лебедки, пилы, трелевочные тракторы, люди все же подчинялись единому для всех ритму, точно следовали движениям незримого дирижера, который вел и вел вперед эту чудесную на слух рабочего человека мелодию спорого и слаженного до мелочей труда.
Видно, угадав в недоуменном взгляде Трофимова безмолвный вопрос, Рощин коротко пояснил:
— Поток. — И, помолчав, добавил: — Поточная бригада Афанасия Васильева называется так потому, что сваленный лес, а по-нашему — хлысты, поступает отсюда на рейд потоком, без задержки, словно идет не по волоку, не по земле, а рекой. Есть и еще одно название у этой бригады: комплексная. Это за то, что она выполняет на своем участке все работы, начиная от валки и кончая укладкой сортиментов в штабели и маркировкой. Вот и получается поточно-комплексная бригада. Ясно?
— Ясно, — кивнул Трофимов.
— Да, теперь-то ясно, — прислушиваясь к разноголосому гулу машин, сказал Рощин. — Чего уж проще: поточно-комплексная. А сколько нам ради этой простоты потрудиться пришлось — и не расскажешь. Подчинить огромный участок единому плану, связать усилия сотен людей и десятков машин, да так, чтобы нигде ничто не оборвалось, не спуталось — вот это работа! — Рощин неожиданно обернулся к Лукину: — А ну-ка, Константин, посигналь!