— Да, жулику и проходимцу Глушаеву строить сообща с городом было явно не с руки, — заметил Трофимов.
— Ну, а вывод из этого какой? — спросил Рощин.
— Вывод ясен! — заметно волнуясь, заговорил инженер Острецов. — Пришло время, товарищи, объединять наши планы, наши возможности. Пришло время осуществить наши с вами мечты.
— Что же это за мечты? — с одобрением глядя на взволнованного инженера, спросил Рощин. — Чем же мы можем их подкрепить, эти наши мечты, товарищ Острецов? Ведь в строительном деле даже самая дерзновенная мечта должна быть выражена в конкретном плане, в рабочем чертеже и, наконец, уж в самом прозаическом понятии — в смете.
— Да, именно в плане и в строгой смете! — воскликнул Острецов. — И план у нас есть, товарищи. Еще давно исподволь готовили мы с Николаем Николаевичем Беловым проект будущего Ключевого. Да что там будущего! Уже сегодня этот наш план оказался лишь частью тех работ, какие мы планируем произвести в Ключевом в ближайшие годы. Жизнь идет вперед, товарищи, жизнь торопит нас и поправляет. Сегодня я могу доложить бюро райкома, что комиссия, занимающаяся вопросами жилищного строительства в городе и поселке, проделала большую подготовительную работу для того, чтобы уже к концу этого года начать застройку новых и, замечу, отлично расположенных участков.
— Добавлю несколько слов и от себя, — сказал Рощин, вынимая из ящика стола пачку бумаг. — Вот, товарищи, переписка районных организаций с Москвой о важнейшем для нас сейчас деле: разработке общего и для города и для комбината проекта новых жилых кварталов. Вот ответ, подтверждающий правильность наших предложений.
Рощин выжидающе посмотрел на Швецова. Но тот, погруженный в свои думы, молчал. Лицо его разом как-то постарело, осунулось. Возле рта появились две резкие морщины. С горькой досадой на себя размышлял он сейчас над тем, что говорили товарищи, и ощущение тревоги и неблагополучия, которое не покидало его после заключительного разговора с заместителем министра, теперь, наконец, нашло свое объяснение. И вновь пришли ему на память сталинские слова: «Реальность нашей программы — это живые люди…»
Все, кто был сейчас в комнате, не сговариваясь, не обменявшись между собой ни единым словом, с нетерпением ждали, что скажет им Швецов.
И вот, взявшись за спинку стоящего перед ним стула, точно ему было трудно подняться, Швецов встал.
— Товарищи, — твердо проговорил он, — какие выводы должен я сделать для себя из того, о чем здесь сейчас говорилось? Первый и основной: не через год и не через два, а уже сейчас должен увязать комбинат свои планы жилищного строительства с планами города, на окраине которого он стоит. Я могу лишь приветствовать инициативу районных организаций, которые уже начали решать этот вопрос. Моя вина, что я оказался в стороне от этой работы. Моя вина, что такое важное дело, как жилищное строительство, я передоверил жулику и проходимцу Глушаеву.
Швецов тяжело опустился на свое место.
— Вот что, товарищ Трофимов, — сказал Рощин, нарушая молчание. — Думаю, что суд над Глушаевым должен стать показательным судом для всего района…
41
Трофимов и Швецов вместе вышли из здания райкома, и как-то так само собой получилось, что и дальше они пошли вместе.
У тротуара, обогнав их, остановилась директорская машина. Шофер открыл дверцу.
— Поезжай в гараж, — мрачно сказал Швецов.
Шофер удивленно взглянул на хмурое лицо своего начальника, и машина медленно отъехала.
У перехода через улицу Швецов и Трофимов задержались.
— Вам куда? — спросил Швецов.
— Нам по пути, — улыбнулся Трофимов.
Швецов пристально посмотрел на него.
— Собираетесь утешать или читать прокурорскую нотацию?
— Ни то, ни другое.
— Тогда я вас не задерживаю! — резко произнес Швецов.
Трофимов пожал плечами и, прикоснувшись к козырьку фуражки, внимательно посмотрел на Швецова.
— До свидания, Леонид Петрович, — сказал он негромко.
Тут Швецов почувствовал, что он не может сейчас остаться наедине со своими мыслями. Он с горечью произнес:
— Мне тяжело. Понимаете вы это или нет? Мне так худо, что и слов не найти! Понимаете?
— Понимаю, Леонид Петрович.
— Ни черта вы не понимаете! Вам сколько лет?
— Тридцать четыре.
— Ну, а мне сорок шесть. А в партии вы давно?
— С сорок первого года.
— Я с тридцатого.
Они перешли через улицу и свернули в темный и пустынный переулок.
— Что ж из этого следует? — спросил Трофимов.
— Многое! И прежде всего то, что я вам завидую. Нет, не годам вашим — я стариком себя не считаю, — а тому, что вы, молодой сравнительно человек, а оказались кругом правы. Кругом! Понятно? И Рощин, и вы, и даже старикан Острецов — все оказались кругом правы, а я кругом виноват!
— По-моему, вы слишком мрачно все себе представляете.
— Молчите уж! Мне утешения не нужны! Мы же условились — никаких утешений!
— Я и не собираюсь вас утешать.
— Да и не сумели бы. Не та профессия. Ведь вы прокурор…
— Так точно, — сухо отозвался Трофимов.
— И всего-навсего районный прокурор! — усмехнулся Швецов.
— Верно. Всего-навсего районный прокурор.
— А я, как вам известно, директор одного из крупнейших в стране комбинатов.
— И это верно. — Трофимов остановился и в упор посмотрел на Швецова. — Хотите сказать, я вам не ровня?
Швецов устало махнул рукой:
— Да нет, не об этом сейчас речь, Сергей Прохорович… Я все про то, что я кругом не прав, а вы правы уже в том, что я проглядел этого Глушаева, а вы вот его разглядели. Ведь что меня убивает: районные работники смотрят дальше и шире, чем директор союзного предприятия!
— А я ничего дурного в этом не вижу, — сказал Трофимов. — Очень хорошо, что увидели и помогли увидеть вам.
— Так-то оно так. — Швецов опустил голову. — Но мне от этого ведь не легче? Выходит, Швецов по своим масштабам уже и в районные работники не годится. Ведь вот что выходит.
— Ох, и одолевает же вас гордыня! — сказал Трофимов.
— А как же мне не быть гордым? — Швецов выпрямился и, обернувшись к Трофимову, строго сказал: — Да знаете ли вы, что один наш комбинат производит столько продукции, сколько производят подобные ему предприятия целого десятка капиталистических стран, включая Англию и Францию?
— Да, знаю.
— То-то! Вот потому-то я и горд. Впрочем, был горд. Был! Верно?
Трофимов ничего не ответил. Он понял, что Швецову сейчас необходимо выговориться, что это поможет ему осознать то, о чем говорилось на бюро райкома, и, ничего не возражая, молча слушал.
— Решили не возражать? — с горькой усмешкой сказал Швецов. — Конечно, это правильнее всего — молчать и слушать, что скажет человек в моем положении. Ну, а я требую, чтобы вы со мной спорили! Чтобы вы не соглашались ни с одним моим словом! Такой разговор вам не по плечу?
— Нет, Леонид Петрович, — просто ответил Трофимов, — спорить с вами сейчас трудно.
— Это почему же?
— Да потому, что спорить нам не о чем.
— Верно, — упавшим голосом сказал Швецов. — На ошибки в работе указано — о чем же спорить? — Он поднял голову и снова с вызовом посмотрел на Трофимова. — Работать надо, а не разговаривать! Мне — работать, а вам — меня поправлять.
— Что касается меня, Леонид Петрович, — спокойно возразил Трофимов, — то главная моя задача не столько в том, чтобы поправлять вас, сколько в том, чтобы, помогать вам в работе.
— За то, что помогли мне разглядеть Глушаева, спасибо, но чем же еще можете вы мне помочь?
— Очень и очень многим. — Трофимов внимательно посмотрел на Швецова и, видимо, приняв какое-то решение, быстро сказал: — Хотите получить самую реальную и притом быструю помощь? Хотите знать, что вам следует делать, с чего начать уже завтра свою работу?
— Еще бы! — недоверчиво усмехнулся Швецов. — И вы можете мне это сказать?