— Но это совсем о другом, совсем о другом! — воскликнул Михайлов. — Никто не может упрекнуть меня, что я не защищаю интересов граждан, что я бюрократ!
— Нет, это о том же самом, товарищ Михайлов, — так же мягко сказал Трофимов. — Да, суд встал на защиту Лукиной. Но ведь в ее интересах — и это не менее важно, — чтобы суд, кроме того, помог ей разобраться в случившемся, помог ей вынести свой собственный справедливый приговор по делу, от которого зависит вся ее будущая жизнь…
Михайлов поднял голову, собираясь, видимо, что-то возразить, но в это время в кабинет вошли помощники прокурора.
— Вот, товарищи, ваш новый начальник — младший советник юстиции Трофимов, — сказал им Михайлов.
— Здравствуйте, товарищи, — Трофимов шагнул навстречу стоявшим в дверях сотрудникам прокуратуры.
Немолодая женщина с тремя звездочками юриста второго класса на погонах приветливо глядела на Трофимова. Видно, не опытом даже, а каким-то материнским чутьем догадалась она о перенесенной им трудной жизни, о тяжких испытаниях, выпавших на его долю.
Он же, вглядываясь в ее доброе, в крупных, но не резких морщинах лицо, узнал в ней одну из тех, которые еще в первые годы советской власти вступили на путь равноправной с мужчинами государственной деятельности, не утеряв при этом добродушия и мягкости простой русской женщины.
Трофимов назвал себя и крепко пожал ей руку, ощущая в ее ответном пожатии то дружеское расположение, которое так всегда дорого при первом знакомстве.
— Ольга Петровна Власова, помощник прокурора по общему надзору, — отрекомендовалась она.
— А вы, значит, по уголовным? — обратился Трофимов к невысокому, подтянутому, в отлично сшитом кителе молодому человеку.
— Точно, — улыбнулся тот. — Юрист второго класса Находин Борис Алексеевич.
Находину было лет тридцать, но лицо его — вздернутые брови, короткий задорный нос и смешливые складочки возле рта — таило в себе такое мальчишеское озорство, что Трофимов с некоторым сомнением снова взглянул на его погоны. Однако не звездочки на погонах, а пристальный, изучающий взгляд Находина разом убедил Трофимова в том, что его помощник по уголовным делам куда взрослее и серьезнее, чем это могло показаться с первого взгляда.
— Присаживайтесь, товарищи, — сказал Михайлов. — Да, у меня к вам просьба… — обращаясь к Трофимову, замялся он, — личная…
— Слушаю вас.
— Я-то, вероятно, за неделю передам вам все дела и уеду на курсы, а вот семья… Дочка, понимаете, заканчивает десятилетку. Так нельзя ли им пока, ну месяц-полтора, пожить на прежней квартире? Ольга Петровна вам уж и комнату нашла. Чудесные люди, тихо, чисто…
— Я так и предполагал, — ответил Трофимов. — Куда мне одному целая квартира? — Он обернулся к Власовой: — Большое спасибо вам за заботу.
— Какая там забота! — смутилась Власова. — Даже и не встретили вас. Но уж в этом вы сами виноваты — надо было предупредить, что едете.
— Да как бы вы меня на станции узнали, кого же встречать-то? — рассмеялся Трофимов. — Впрочем, не думайте, что меня не встретили. — Трофимов вспомнил старика Чуклинова и подумал: «Вот, Егор Романович, я уж и осматриваться начинаю. Жди скоро в гости — на весенний мед да на прямой разговор».
— Когда начнете знакомиться с делами? — спросил Михайлов.
— Я думаю, порядок установим такой: сначала дела, не терпящие отлагательства, затем письма граждан. Я предполагаю ознакомиться со всеми жалобами, поступившими в прокуратуру в течение ну хотя бы последнего года. Это поможет мне возможно скорее войти в жизнь района.
— Не много ли будет? — пожал плечами Михайлов. — Тут ведь одного чтения на неделю хватит.
— Как-нибудь осилю, — улыбнулся Трофимов. — А кроме того, думаю, придется не столько читать, сколько ездить и разговаривать.
— Это так, это так, — согласился Михайлов и с сомнением покачал головой. — А управитесь?
— Будем работать все вместе, — и Трофимов указал на Власову и Находина. — Должны управиться.
5
У выхода Таню Лукину поджидали подруги. Стараясь казаться веселыми, точно никакого суда вовсе не было, они окружили ее, затормошили, забросали ничего не значащими словами. И вышло так, что и Таня вдруг улыбнулась, что-то спросила, что-то ответила и посветлела лицом — то ли от теплого весеннего ветра, то ли оттого, что оказалась среди друзей.
А Зотов, Лукин и Струнников вместе дошли до угла. Здесь предстояло разойтись по домам, но, потоптавшись на месте, они все так же, втроем, двинулись к берегу реки, где им делать, в сущности, было нечего.
Впрочем, дело сразу нашлось. Лукин сказал, что давно собирается осмотреть свою лодку, чтобы выяснить, не надо ли ее просмолить.
Зотов огорчился, что эта простая мысль не пришла ему в голову первому, ведь и у него на берегу лежала лодка. Он пробормотал что-то про мостки для полоскания белья. Давно бы надо поглядеть, что с ними делать, а то жена говорит, что вот-вот обвалятся.
Струнников ничего не придумал, чтобы оправдать свое решение идти на реку. Всем своим озабоченным видом он как бы показывал, что ему нет никакого дела до лодки или мостков, что все это пустое и он просто обязан сопровождать Зотова и Лукина, которых нельзя сейчас оставить одних.
Молча пересекли они городскую площадь, по одну сторону которой в тиши деревьев стоял собор, а по другую тянулись торговые ряды и шумел весенний базар.
Молча прошли они по удивительно тихой после базарного гомона приречной улице, стороной обогнули пихтарниковый овражек, который неведомо как петлял между домами, и вышли к реке.
Здесь было пустынно. Тянуло свежим, пахнущим сырой землей ветерком. Видно, в лесу, по оврагам, земля только-только освободилась от снега.
Лукин поискал глазами свою лодку.
На солнцепеке килем вверх лежала свежепросмоленная, сочащаяся варовой слезой двухвеселка.
Старики подошли к ней, и Лукин, пачкая руки варом, стал прощупывать проконопаченные пазы.
— Чего же ее осматривать? — усмехнулся Зотов. — Лодочка обихожена — спускай на воду и плыви.
— Видать, Константин просмолил. Берется не за свое дело. — И Лукин с досадой обтер ладони о ветошь, лежавшую под кормовым сиденьем.
Лодка, с виду грязная и неказистая, свободным размахом бортов, узким, щучьим изгибом днища и прочными гнездами для уключин порадовала его рыбацкое сердце.
— А что, Дмитрий Иванович, — весело глянул он на Струнникова, — для рыбацкого дела лодочка в самый раз?
— Лучше и не сыскать! — самоотверженно марая руки в варе, обгладил борта лодки Струнников.
Двинулись дальше. Зотов спустился к самому берегу, где прилажены были мостки для полоскания белья.
«Экая неловкость! — подумал он, разглядывая новые без единого изъяна доски мостков. — Когда же успели их починить?»
Зотов ткнул сапогом в край мостков, но они даже и не дрогнули.
— Чего же ты ногами-то орудуешь? — смеясь, спросил его Лукин. — Жена, чай, не ломать их тебя просила.
— Кто-то уж починил, — смущенно пробормотал Зотов и, захватив в горсть несколько камешков, швырнул их в воду.
Голыши не долетели и до середины узкой реки.
— Эх, старость — не радость! — Лукин нашел на берегу плоский камешек, прикинул его на руке и метнул с таким удальством, с такой неожиданной ловкостью и силой, что голыш гоголем проскакал по воде и ткнулся в противоположный берег.
— А ну-ка, Павел!
Зотов неодобрительно покачал головой, но рука его уже потянулась за камнем. Он сбросил картуз, разбежался — даром что шестьдесят лет за плечами — и взмахнул рукой:
— Эх!
Чуть не долетев до противоположного берега, голыш шлепнулся в воду.
— Вот тебе и эх! — торжествующе глянул на него Лукин.
— Практики нет, — серьезно огорченный неудачей, сказал Зотов.
— Что практика? Ты и мальчишкой хуже меня кидал.
— Ну, уж и хуже!
— Смотри-ка! — Лукин кивнул на Струнникова.
Отойдя в сторону, Струнников сбросил с себя пиджак и, петушком подскакивая на месте, бросал в воду камни. Они падали совсем близко от берега, но Струнников только кряхтел и не унимался.