о лунных полянах с волшебной травой,
о речке, где гномы резвятся с утра,
о рыбах, о звёздах…
Светает.
Пора.
Старуха зевает, укрылась теплей…
Мы тихо задуем свечу на столе,
и дверью не скрипнем, спускаясь во двор,
Но где же таинственный сказочный бор?
Ещё не померкла закатная даль.
всё тот же привычный и скучный асфальт,
и нет ни тревоги, ни слов о любви,
и нет меня рядом,
и ты не зови…
Живу я в дремучем медвежьем лесу,
где баба-яга заплетает косу,
где гномы, резвясь, хороводы ведут,
а ночью русалки играют в пруду,
где ели, насупивши кроны, стоят,
и слышно, как плещется рыба в ручьях…
1968
НА БАШНЮ
Проби́ло девять. Эйлер ждёт
в высокой башне.
— Идём, любимая? — Идём… —
— Тебе не страшно?
Он очень милый старикан,
хоть любит спорить.
А то, что башня высока, —
неужто горе?
Расселась ночь, а рядом с ней —
луна-зайчиха…
на Петроградской стороне
сегодня тихо.
Старик наш возится с огнём,
ворчит, скучает.
Я обещал, что мы зайдём
на чашку чая.
Мы с ним приятели давно,
хоть я не гений…
Смотри-ка: вот его окно,
а вот — ступени…
1968
* * *
Про выстрелы и ладан,
про иней на висках,
про всё, про всё —
БАЛЛАДА О БЕЛЫХ БАШМАКАХ
Ах, беленькие туфельки
на низких каблуках!
Должно быть, я ослышался —
не верится никак.
Но говорят в народе:
мол, нечего вникать:
твоя лаура ходит
в белых башмаках.
Мне говорят: не верь ей!
Видали мы таких.
Она за вашей дверью
меняет башмаки.
Завидуют, завидуют —
от этого и лгут!
Ну, где ж такое видано?
Поверить не могу!
Но говорят в народе
злые языки:
уж ходит, мол, так ходит,
мол, это пустяки.
Мне говорят: ну дело ли
природу упрекать?
Зима и вовсе белая,
а ты о башмаках…
Мы маленькие, маленькие —
много ль нужно нам?
Зимой достанем валенки
с горем пополам,
не валкие, не тесные,
и варежки с руки…
Осталось неизвестно мне,
причём тут башмаки.
август 1968,
Ново-Михайловка
* * *
Сентябрь, сентябрь… Раскаянья и споры.
В одиннадцать на стрелке — ни души.
Вот ты ушла —
а мне остался город
грядой своих кубических вершин,
Остались эхо, ночь и мостовые.
Как самый бог,
честолюбив и слаб,
остался мир, простреленный навылет
твоим последним нет … А ты ушла.
сентябрь 1968
* * *
Сентябрь увиделся мне
китайским плафоном, на тоненькой нити подвешенным,
и гостем непрошенным, и скрипачом безутешным,
водящим смычком по шершавой и звонкой луне;
сентябрь увиделся мне
надломленным юношей, ветхим, скупым, осторожным —
он бродит ночами по гравию звёздных дорожек,
а утром кричит от мучительной боли во сне;
сентябрь увиделся мне
дорогой асфальтовой, листьями клёнов уложенной
и мокрой от слёз; как возможное, всё невозможное
без всяких усилий живёт, отражённое в ней —
мне видеть её всё грустней…
Поэтому именно чёрным ночным почтальоном,
печальным, как дверь, роковым, как аптекарь влюблённый,
бездумным, как эхо
сентябрь увиделся мне.
30 сентябя 1968
КОНЦЕРТ №1
до минор
для лирического тенора и всхлипов дождя
Ты
и
я.
Сны
и
явь…
Только о прошлом не будем грустить,
раз уж мы рядом.
Я — это грустное слово прости,
ты — это я…
Да!
Не смотри на меня удивлённо —
Вспомни: в Павловске клёны стоят,
листья падают с клёнов,
в травы, на дорожки,
ты молчишь настороженно.
Ах, я забыл — о прошлом…
Осень —
это такая страна,
где сбывается всякая небыль:
от анонсов снежных заносов —
по прогнозам,
до ассонансов сосновых просек,
если попросим…
Вот бредём мы вдоль полотна,
справа лес от нас,
слева насыпь,
сверху — догма пустого неба…
Осень —
это такая страна…
Только лишнего ты не требуй…
14-16 сентября 1968
Трикраты асфальтовый мир провожает весну,
трикраты гляжу я в его опустевшие очи —
и слышу скольжение мне отведённых минут,
и вижу агонию мной не написанных строчек,
с тех пор, как расстались мы;
с тех пор —
не так уж и много вода утекло на земле,
и реки всё те же бегут от истоков до устья;
но стопочкой годы лежат у меня на столе,
и это, быть может, единственный повод для грусти
с тех пор, как расстались мы.
С тех пор…
октябрь 1968
На самом краешке лета,
у моря, под рыжим утёсом,
лежат большие ответа
на маленькие вопросы.
Всё просто.
Видишь, как просто?
1 ноября 1968
СОНЕТ
Как мне забыть твои глаза и губы?
Идут года, и с ними всё ясней:
мы только неслучившееся любим,
и канувшему преданы вполне.
И, может статься, так оно и проще:
возникла, улыбнулась и прошла…
Но день, и взгляд, и Вацлавскую площадь —
мы всё с тобой делили пополам;
и мыслилось, что был не прав Гораций,
и нету меры счастью, как ни мерь;
и было нам с тобою не расстаться —
вот так же, как не встретиться теперь…
Ах, детство, ах, далёкое, — прости.
Гораций прав. Закон не обойти.
5 октября 1968
НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ М. Г.
Твой октябрь осыпает листья
нежные, поблекшие едва.
Никаких хрестоматийных истин,
ни плакатов, ни знамен — листва…
Твой октябрь бродит в переулках,
трогает, как струны, провода,
спрашивает: — Маша, ты уснула? —
и во сне ты отвечаешь: — Да. —
Говорит он: — Мы давно знакомы,
наши грусть и слезы — пустяки,
будь что будет: вызываю гномов
из моих подземных мастерских.
Ты проснешься утром ровно в восемь,
будешь долго у окна стоять:
это мой подарок, это — Осень
Самая Красивая, Твоя.
Спи. Мы все поглощены работой —
лишь бы ты, проснувшись, поняла,
что живет на этом свете кто-то
чтобы делать добрые дела.
октябрь 1968