И сами ввязывались: становились персонажами, завсегдатаями, замещавшими своих родичей; обзаводились детьми, приводили тех на вокзал, повторяя то, что происходило и с ними, но уже теряя свою былую поступь, уступая дорогу юношеству – молодым побегам человечества. И все поколения пребывали в ошибочной уверенности, что имеют мало общего со своими предшественниками, полагая себя лучше во всем, перенося достижения технического прогресса своего времени на личный счет, посматривая свысока на стариков, имевших несчастье жить в менее продвинутую и быстро устаревшую эпоху…
И вот какой век выпал вокзалу на становление.
Век, стартовавший так солидно, серьезно, многообещающий своими технологиями, электричеством, мечтающий установить посредством новшеств мир во всем мире и небо на земле, на проверку временем выдался в духе перестрелки всемирного масштаба. Революции, перерастающие в гражданские войны, сливающиеся воедино в мировые войнушки… В такую вот лихую вечину выпало вступать в свои права вокзалу. Едва он укоренился, освоился в пространстве, как к власти в стране проникли эпатажные хулиганы, склоняющиеся к тому, чтобы разрушить вообще все, а уж затем, на месте руин и развалин, возвести нечто новое, на свой лад. Очевидцы тех событий мемуарили, что складывалось полное трехмерное ощущение, будто эта шпана пришла к власти на считанные недели, не дай бог, месяца. Что никак не может столь отъявленная шелупонь править страной – и какой! Но шпана, вкусив сласть власти, все никак никуда не девалась, закрепившись. Оказавшись весьма богатой на разрушительную выдумку. В недрах некоторых мозгов даже зрела идея снести вокзал ко всем чертям; вокзал, напоминавший одним о проклятом царизме, другими считавшийся пережитком мелкобуржуазного мировоззрения. Нашлись, по счастью, отдельно взятые персонажи, внутри которых возобладал разум: рассудившие, что строить свой вариант вокзала будет неуместно дорого и долго. И только таким вот образом разрушительная фантазия обошла вокзал стороной. А так… вполне мог бы стоять на том месте нынче – по многочисленным просьбам трудящихся – угрюмый барак, лишенный малейшей изящности и мощи. И без всяких затей справляющий функции вокзала… Но наш вокзал выстоял – всем смертям назло. И по сей день зиждется там, где и положено.
Натерпелся, однако, страху бедняга. На смену построившим его господам и дамам, а также обслуживающим их бородатым мужикам с телегами, пришли товарищи нового типа. Разграбили стоящую рядышком церковь, а после и вовсе сравняли с землей. Торговля, расцветавшая прежде вокруг вокзала всюду – теперь чахла, став вне закона. Для людей новой формации вокзал перестал быть любимым детищем, а стал, скорее, бездушной игрушкой для переправки солдат и орудий в места перестрелок…
Время все равно все время шло. На смену страхам тридцатых годов пришли ужасы сороковых. Вокзал, будучи верным сыном своих краев, также постиг блокадную участь родного города. Шестидесятые. Свежие лозунги и тезисы – обещания. Отлегло. Вздохнули люди облегченно, другой такой страны не зная, где так больно дышит человек. Но история, словно подтверждая свою зацикленность, опять все опрокинула, разметала, вновь спутав все карты, заменив приличия ради детали и обстоятельства. Девяностые – финальная бойня века. И опять разруха в головах: старуха, оставшаяся у разбитого корыта, да что там – непруха целых биографий. Обновление старых лозунгов и пересменка плакатов.
Вокзал вновь выстоял, чудом выжив в очередной стрелке, перестрелке и разборке. Обретя новых хозяев. Привыкать ли к сменам курсов вокзалу? Когда все в нем есть, все при нем. Зал ожидания. Справочно-кассовый зал. Камеры хранения. Багажное отделение. Пускай теперь то, что еще век назад восхищало, почиталось архитектурным рыцарством, зодческим пижонством, увы, уже не впечатляет нынешних туристов и пассажиров, проезжих и приезжих. Вокзал как вокзал. Видели они и то, что полагают получше – посовременнее, поновее и постеклянее.