Часть весенняя
Холодец и медовые пряники
Настал январь. Настигло новое счастье. Отгремели салюты, съелись салаты. Даже выпал снег. Хотя в последние годы уже и январь не являлся гарантией оного. А случалось и наоборот: выйдешь в октябре, глядишь – насыпало. С пониманием того, что природа так и не покорилась человеку, оставшись сферой наблюдений, сколько бы тот не пыхтел.
А тут снова январь, когда из всех щелей засквозило прохладой сессии. Подобные учебные обострения случались каждый раз, когда их не ждешь, да еще и дважды в год. В июне, когда окончательно теплело и зеленело, и хотелось гулять, чтобы все это распробовать. И в январе, когда обычно не хотелось ничего. И вот снова повеяло сессией. Светило изготовлением виртуальных шпаргалок и полезных закладок. Никита очень почувствовал, как на носу вскакивает досадный прыщ – последняя сессия. По окончании которой, впрочем, при успешном исходе дела можно выходить на финишную дипломную прямую. После чего уже все благополучно забыть.
Вообще-то Никита любил свой универ, да и ходить в него тоже. Пускай это откровенно отвлекало от дел более насущных и значимых, но все же… Как приятно порой прогуляться по историческим коридорам с неожиданными окончаниями, в которых всегда доступно спуститься в столовку, где повстречать старых знакомых, а иногда и изрядно подзабытых уже персонажей – чем не кайф? И всякий раз эта идиллия обрывалась безусловной закономерностью сессии.
Грядущая сессия, хотя и была последней, обещала быть легкой. Минувшей осенью у Никиты было много дел, а ходить в институт не было сил. Обычная для старших курсов история, но ни сами студенты и ни в каком таком деканате за все эти годы так и не смогли прийти к единому мнению об отношении к подобным вольностям. С другой стороны, ведь за обучение нужно еще и платить, а чтобы платить – нужно работать, воровать или брать у родителей. Никита предпочитал по старинке работать. Хотя, сказать по правде, вся эта учеба, вернее, ее правдоподобная имитация, еще курсе на втором ему уже изрядно наскучила. И дело тут не в капризах и конспектах, а в контекстах. Ведь показательно, что преподы и сами путались в показаниях, когда пытались объяснять, чему они учат. Учили как-то всему и сразу, но ничему конкретно. Одни из них утверждали, что готовят издателей, вторые писателей, третьи – читателей. И было ясно, что говорят одно, а думают сразу третье. Второе в меню даже не входило.
А уж после семинаров, на которых Никита по наивности силился отстаивать ту точку зрения, может быть даже и не совсем уж свою, но, казалось, такую верную и правильную, что в гуманитарных науках не бывает единственной трактовки и подхода, что случаются, сами понимаете, всякие там варианты и толкования, что многое определяется личной оценкой и понимается через персональное восприятие, которое, в свою очередь, формируется через разные факторы, комбинации которых различны и множественны, и, кстати, продолжают множиться до сих пор. Но преподы осаждали эдакую ересь, заявляя, что есть же, юноша, академические нормы, данные сверху, а уважаемые ученые из прошлого уже все за вас разложили по полочкам так, что вся литература и культура как на ладони давно, а наше дело маленькое – пересказывать вам их наблюдения и сложившиеся выводы, и проверять, чтобы вы все правильно поняли, как надлежит и подобает. И после нескольких к ряду таких вот расхождений во мнениях, Никита окончательно растерял интерес к учебному процессу, усвоив урок. И лишний раз убедился, что есть только одно блестящее образование – самообразование. Пускай за него и не дадут диплом, не спросят при приеме на работу. А оно все равно ведь пробьется, вылезет. И бывает, что в самый подходящий момент.
Так или иначе, Никита не любил неоконченных дел, считая не лишним получить какое-никакое, но образование. Потому-то сейчас и ехал в троллейбусе в направлении универа. Невзирая даже на то, что на него так внимательно взирал дед-старик. Конечно, не только на него, а сразу на всю молодежь, представленную в транспорте – поочередно. С лица деда считывалось, что не понимает он этой молодежи, которая только тем и занята, что неугомонно вытаскивает из карманов всевозможные тыркалки, пикалки, трещалки, гуделки, свистелки и прочие мерцалки, словом, беспрестанно юзает девайсы. Причем делает это сидя, нисколько не уступая мест старшему поколению, благодаря которому и имеет возможность что-либо тыркать или юзать.
Никита стоял на задней площадке, сложив локти на перила, и, по-видимому, раздражал дедка вальяжной стойкой. Хотя он вовсе и не хотел обидеть старика, да и сам девайсы без нужды не юзал, даже пропустив какой-то негромкий и, должно быть, не слишком важный звонок от старосты группы. Никита, напротив, как мог сопереживал деду, догадываясь, что тот, еще крепко помня прошлое, неожиданно для себя оказался в таком будущем, в котором молодежь уже не совсем не та, что в его годы. Все эти маскарады, непонятные наречия сленга и суетная крутизна – явно приходились деду не по вкусу. И, действительно, не для того он, конечно, возможно, вероятно, отбивал Ленинград, а затем вспахивал областные поля на тракторе, или, допустим, обустраивал новые кварталы, чтобы все это столь быстро, еще при его жизни, менялось в качестве, а подросшие внучата ничего не желали и знать об этом… И не считали своим долгом уступить место ветерану – как минимум – труда. Когда Никита подкатывал к нужной остановке, то обратил внимание, что дед тоже засобирался на выход. Но вот незадача: тот споткнулся о подложенную кем-то сумку и покосился к падению на мокрый от ног пол. Никита успел придержать дедка за локоток, сохранив того в положении равновесия, что позволило на несколько минут почувствовать себя творцом добродетели и рачительным благотворителем в одном лице. Как раз этих нескольких минут вполне и хватало, чтобы добрести до универа. Да и дедок, должно быть, немного растаял, хотя на дворе валялись все те же дрова – январь.