Никитокот плыл… как умел, сколько смог, выкарабкиваясь из аквариума, боясь воды и самое себя, желая приоткрыть пролившуюся на него лунным светом истину уже вошедшим в комнату господам, велевшим слугам богопереизбранного народа распалять свечи, откупоривать бутылочку французского и подавать немедля карты игральные в крапинку. Но те, которые вошедшие господины, самонадеянно обзывавшие друг дружку избранными, кота в мешке не примечали, веселясь напропалую, прямиком через перевалы памяти, меряя время и пространство чем придется, черпая граммы стаканами. Тогда как дар речи был утрачен Никитокотом еще при выборе судьбинушки, став основным инстинктом, обетом молчания, когда из пасти-мордасти вырывалось только трехзначное мяу, то есть все, что вам будет угодно, откликнулся лакей.
Из стены выползло чучело, закуковав заполночь. За окном плавали облака-белокрылые лошадки, предрекая белые ночи. Господам людям мерещилось привидение, но в азарте карточной игры те не придавали значения призрачности всего сущего, да и есть ли иной смысл жизни, когда на кону столько мертвых душ… Никитокот же предвидел привидение, как и каждую зазеркальную пятницу полнолунья. Привидение дружелюбно присело на подоконник по боку, а само подумало, что незаметных у нас нет, разве что… я. Привидение всегда было вторым я. Забродившей сквозь все сущностью, очень близкой по духу Никитокоту, который не понимал сам себя, забывая в зеркалах, топчась на месте, или смеясь всем коврам в лицо. Но все же помня чудные мгновенья, когда не в шутку занемог, а за окном уже улетучивался белый парус, на котором подходили к дому хозяева жизни, плывя кисельными берегами выходного дня – стоило только природе провести озеленительные работы на Финиковом заливе. Смеркнуло.
Котоникита живо привел привидение в ужас сухим сообщением, что сегодня осуществил мечту. То, разумеется, знало о застарелой мечте своего дружка из семейства кошачьих-лапчатых. Значит… с золотистыми рыбами… того… все кончено, и они плещутся в океане его однокамерного желудка, не зная, что им делать, как плыть, томясь в бесконечных очередях на новое посещение. Возможно ли, что они теперь станут сторожами рыбных складов с перекошенной функцией сна, или тенями плачущих ив… Возможно. Все может быть, никто не застрахован от легковесности бытия, абсолютного счастья, но… Преступил Никитка, посягнул. Подумал ли ты, друг мой безбрежный, о неизбежных последствиях преступления и наказания? Ведь скоро хозяин-барин пронюхает о безвременном уходе священных в его представлении рыб, теперь он того и гляди начнет мелочно мстить: писать в тапки, портить твою дорогую обстановку, к тому ли ты стремился, сбывая мечту? Ведь тебя как пить дать без суда и шествия назначат в главные подозрительные. И будут приправы доставая, точить ножи в приступе противодействия действию, и тогда-то ты рискуешь очень измениться, став супом с котом. А помнишь, что эти солдаты удачи наделали с топором… кашу. Эти бледнорукие воротнички, аристократики, пустятся в любую авантюру, лишь бы выудить из тебя золотых рыб. Я бы на твоем месте, а я всегда на своем месте, уходил бы сегодня же по ночи, прихватив лейтмотив, пока тебя за хвост не хватятся, пока не переоценят от понимания, что все пошло коту под хвост. Беги. Куда? Туда, где не ждали. Ходят хорошие слухи, что с Дона выдачи нет, нет сдачи, разменяйте, говорят нам там. Или же, бормоча иначе, где сложнее всего найти лист – в лесу. Стань самим волной. И не волнуйся\ мягко подстелило, мямля, привидение, растворяясь, как кофе, прыгая с подоконника в пропасть зазеркалья окна, оставляя лишь вечную память.
Стоило добродушному привидению померкнуть, как поведение господ людей переменилось до узнаваемости. Они отбросили карты напрочь и принялись толковать каждый о своем, сбиваясь с русского на прусский и этрусский, не слушаясь землемамку, выводя друг друга из равновесия, словно депутаты первого созыва, ничуть не приемля, переча, иначе говоря, для. Интересные все-таки организмы эти люди\ наматывал на ус Котоникита, взирая на картины упадка порядка. Однако и сам хорош, морда в сметане, губа не дура, что упал морально, оступился, поступившись принципами такта о ненападении на золотых, спускаясь до их уровня, и ниже. И сам есть чуйка, что получу теперь по всей строгости – сомнительное удовольствие стать человек, заключенный в тюрьме народов мира. У меня будет чело. У меня будет век. На все про все век. Меньше – столько не живот. Но ныне я кот, вот. Но если меня не поймут, не простят, то сделаюсь супом с котом. А они… не поймут, как простить. Хозяин-барин еще не ведает, что натворит, узнавая из утренних газет, что позолота с рыб опала как осенняя листва, что естественно, то небезобразно. Но что я сделал-то? Каково это, а? Иллюзорность золотых рыбок в том, что они якобы исполняют желания. Море волнуется… для. Зря. Но что с того, если мной самим овладело желание: раз, хоть раз в жизнях пожрать золотых рыбок. И больше ни-ни, никаких желаний, я брошу. Желания делают мучительно больно за бесцельно прожданные годы. Я же, напротив, из жизни в жизнь совершаю нечто, что делает меня сильней, но все равно убывает. Умопомрачительная круговерть – смерть. В силах ли я изменить себе, изменив себя. Я…кот. Звучит гордо. Так скажет Горький. Сам с усам. Гость из будущего литературы внеклассного чтения.