Открытие преобразило цукаты. Это были уже не те сладкие цветные конфетти, пустые и разочаровывающие на вкус. Создавая цукат, Степа открывал суть фрукта, выделял его душу, а не глушил индивидуальность сахаром. И прозрачность получалась немыслимая, и консистенция возвышенная, и аромат натуральный. Он облагораживал таким образом и фрукты, и овощи, и цветы, и листья, помещал их души в колбы и ставил рядами на полках.
Для того чтобы преуспеть в искусстве недостаточно таланта, а нужно еще искреннее и бережное к таланту отношение. Степа однажды сумел признаться себе, что любит сладкое. Не всякое, не сладкое, но все же сладкое. Что его пленяют сложные текстуры теста, печенные до вкуса корицы и меда корочки пирогов, фруктовые начинки с ноткой лимона; тающие, воздушные, восторженные суфле и кремы с тонким ароматом ореха или ликера… Не каждый признается себе в такой слабости, а он вот осознал, что именно здесь его Рай. Так у него получилось и с Мариной. Он сразу же понял, что эта случайная переводчица нравится ему по-настоящему, потому что умел быть искренним с самим собой. Как раньше ясно видел, что другие женщины не совсем по вкусу. Или переслащены или недослащены…
А Марина… Марина считала минутки, когда его не было рядом. Мир терял краски. Он казался самым добрым на свете. Она раньше и не подозревала, что человек, незнакомый с творчеством Пруста, может все чувствовать и понимать в этом мире. Да реален ли он?
Однажды Степа достал из кармана колбу с невероятной формы цукатом. Это был не цукат в форме цветка, а настоящий цветок гербера, чья душа проявилась в цукате. Разве такое бывает?
– Я сегодня для тебя сделал!
Разве так кто-нибудь говорит наяву? Степа не позволил поставить колбу на туалетный столик в виде украшения, или спрятать в шкаф в виде диковинки. Даже пробурчал сердито:
– Я не сувенирных дел мастер!
Он заставил Марину откусить лепесток.
– Я никогда не думала, что сладкое может быть таким вкусным! – удивилась она.
И тогда он посвятил ее в свою тайну. Рассказал, как открыл истину. Которая заключалась в мудрости: «Главное искусство кондитера – не пересластить». И так же открыл для себя ее, Марину, тоже как истину. И получалось, что если они поженятся, откроются перспективы безграничные – можно будет воплотить в жизнь несладкие сладости, творить и изобретать от души и осчастливить человечество, исправив одну из его роковых глобальных ошибок – слишком много кладут сахара.
– А на нашу свадьбу, – обещал Степа, – я сделаю совершенный торт. И твою фигуру из цукатов, в натуральную величину, из кабачка, тыквы, моркови, яблок… я стану патисье-артистом, настоящим кондитером-художником!
Невеста молчала, ее лицо выражало неподдельное страдание.
– И меня съедят? – наконец прошептала она.
Степа задумался.
– Что-то такое произойдет… Действительно! Я им съем!
– Пусть будет абстракция. Бывают патисье-артисты-абстракционисты?
– В общем-то, должны быть. Пирожное почти всегда кубическое… Остается только усовершенствовать куб… Когда у нас свадьба? – Деловито осведомился он.
– А я еще не в курсе, – невеста посмотрела на него вопросительно.
– Так и я не знаю… – он смотрел на нее растерянно.
Было смешно и весело. Марина принесла бумагу и цветные маркеры, и они стали рисовать торт… медленно передвигаясь по поверхности и забираясь между слоями, в суть вкуса, и вглубь веществ. Произведение, которое они задумали, вдохновляло их обоих. Огромный свадебный торт – греза любой беззаботной невесты. А если это совершенное произведение абстрактного искусства к тому же вершина карьеры жениха, то свадьба становится их совместным бенефисом.
Неужели это чудо вершится наяву? Марина совершенно не понимала, как ей удалось стать беззаботной невестой. Она полюбила чудака-толстяка Степу просто потому, что он полюбил ее. Она давно не верила, что кто-то на свете умеет любить, и была благодарна. Ведь ей пришлось хлебнуть горя лукового.
Она уже была замужем. По молодости и глупости выскочила за парня с дурными наклонностями, Лучка Малинкина, Лукьяна то есть. Где она такого откопала? Очень просто, на своем же курсе. Он учился слегка, зато мошенником был усердным. Лук тогда уже связался с компашкой, которая промышляла воровством и подделкой документов. А Марина собиралась его перевоспитать и приохотить к учебе. Пожалела его «молодую жизнь». А он еще и пел, тренькая на гитаре, обворожительно. Шпарил шансон, а она вознамерилась научить его исполнять сонаты. И в особенности – петь ей романсы. Подарила даже ноты. Лук пришел тогда в недоумение – никогда не видел таких закорючек. В общем, полюбила Марина со всем юным пылом и романтизмом, с надеждами и иллюзиями… А Лук прельстился миловидностью и хлопотливостью Марины и обещал исправиться. Но исправляться не стал, потому как его дела ладились, ему помогал родной дядя Паша, которому он и подражал. Институт сделался ему совсем по барабану. Так Лукьян стал Марининым «горем луковым». Между ними раскинулось целое поле непонимания и брани. Сухая нива. Марина осознала поражение и поставила крест на своих надеждах. Жалко было Лучка, она ведь уверена была, что без нее он пропадет. Она бы не выгнала его, страдала бы еще бог весть сколько… Но Лук кстати подцепил какую-то небрезгливую Мурку и утешился. Расставание завершили официальным разводом. Однако Луку не повезло – свои же скоро его пришили.
И теперь Степа представлялся Марине человеком кристальной честности – он как будто был создан из прозрачного кристалла. Он не только не умел врать и воровать, казалось, у него и мысли дурной никогда не было. Как же его не любить, такого цукатного?
Над городом висел сумрачный ноябрь. Евгения Георгиевна по-прежнему добивалась ветеранской надбавки к пенсии. Теперь она ползла из Пенсионного Фонда по направлению к дому, зализывать раны. Уже завидела очертания подъезда, последние усилия, и можно лечь и плакать в подушку, обнимая теплую живую псинку-овечку по прозвищу Метель. Марина заметила соседку и остановилась.
– Что с вами, Евгения Георгиевна?
– Остатки жизни забирают. Четыре часа просидела в очереди, для того чтобы мне опять нахамили и прогнали! Не хочу, чтобы им светило солнце! Да будь они прокляты! Да не видят они белого света! Да обрушатся на них их канцелярские папки!
Марина и ее жених поохали, покачали головами, но видно было, что не расслышали, не поняли… Где им – здоровые, беззаботные. Только Метелька все понимает…
– А мы идем подавать заявление. Женимся, – похвасталась соседка.
Обитательница морфем подняла взгляд на парочку. Быть может из-за того, что она неотчетливо видела, картинка представлялась вполне фантастической. Нарядные и веселые жених и невеста. Парочка угодила в этот голый, хмурый и холодный двор как будто из финала детской сказки. Старушка покачала головой.
– Непростое это дело. Заранее сделайте по две ксерокопии с каждого документа. Со всех страничек, даже пустых. Иногда очень трудно найти копировальный аппарат, и из-за этого все срывается. Поздравлять рано…
И Евгения Георгиевна ушла.
Глядя вслед старушке, жених в недоумении спросил:
– Кто это? Она в своем уме?
– Это моя соседка, она экспрессивна, очень. Потому что профессор литературы! Она на войне была, ей почти девяносто лет. И до сих пор у нее голова была совершенно ясная… – объяснила невеста.
Заветный кабинет, где пишутся акты гражданского состояния, то есть вершатся человеческие судьбы, оказался обшарпанным, со старой канцелярской мебелью, хранящей безобразие прошлого, и даже позапрошлого, а может быть, и позапозапрошлого веков. Довершала безобразие картина в золотой раме. Но сюжет был милый, домашний – покосившаяся избушка. А за столом восседала Милочка, ну, Милок, столоначальница леопардовой масти.