- Не все военные преступники понесли заслуженное наказание, - сообщил голос за кадром. - Некоторым удалось скрыться, как, например, надзирателю могилёвского концентрационного лагеря по кличке Скрипач. Вы сейчас видите его фотографию в кадре. Скрипач виновен в смерти сотен...
Я не слушал. Я смотрел Тараске в глаза.
"Гнида ты, Скрипач, - не сказал я. - Будь ты, извиняюсь за слова, проклят".
Два года спустя подошла Васина очередь на кооператив в новостройках, и паковать чемоданы таки пришлось.
- Ну что вы, папа, - привычно переминаясь с ноги на ногу и держа Тову на левом плече, а Двойру на правом, утешал всплакнувшего тестя Вася. - Мы будем часто видеться. Девяткино это не какой-нибудь там Тель-Авив. Правда, дедушка?
"Правда, - не сказал я. - С новосельем вас, дети. Маззл тов".
Мне было очень тяжело целых три года, потому что из Девяткино, хотя оно и не Тель-Авив, мои внуки и правнуки приезжали не слишком часто. Я по-прежнему висел на стене в гостиной, понемногу выцветая, и вместо хоккея, к которому привык, смотрел на затеявшего перестройку унылого Горбачёва с родимым пятном во всю лысину. А потом у нас появилась Сонечка.
Она была миниатюрная, говорливая и непоседливая, с копной вороных кудряшек, разлетающихся на бегу. Она носилась по квартире безостановочно, будто кто её подгонял, и даже за фортепьяно не могла усидеть дольше пяти минут. Она щебетала без умолку и непрестанно наводила порядок - даже пыль с меня стирала по пять раз на дню. Так продолжалось до тех пор, пока она не родила Янику Машеньку.
Впервые увидев свою третью правнучку, я обомлел под стеклом. Она была... Она была курносая и голубоглазая, с ямочками на щеках и светлым пушком на макушке. Она была вся в меня.
- Это что же, еврейская девочка? - засомневался при виде Машеньки Ося.
- Она ещё потемнеет, папа, - утешил пританцовывающий вокруг новорожденной Яник. - Чёрный цвет доминантен. Правда, дедушка?
"Неправда, - не сказал я. - В нашем с тобой случае это неправда. Она не потемнеет".
- Это прадедушка, - представляла меня одноклассницам восьмилетняя Машенька, - Аарон Менделевич Эйхенбаум. Он мог стать выдающимся скрипачом, но ушёл добровольцем на фронт и пропал там. Прадедушка на этой фотографии как живой. Мы с ним очень похожи. Мама с папой говорят, что одно лицо.
- Одно лицо, - подтверждала притихшая и присмиревшая после родов Сонечка. - Дедушкины гены возродились в третьем поколении. Так бывает.
Так бывает. Машенька была не просто похожа на меня внешне. Она оказалась ещё и талантливой. Талантливой, как никто больше. В пятнадцать лет она вышла на сцену Оперного театра с первым своим сольным концертом. Она играла Мендельсона, Моцарта и Брамса, а когда раскланялась, профессура консерватории по классу скрипки вынесла единогласный вердикт: "Восходящая звезда. Виртуоз".
Я был счастлив. Так, как только может быть счастлив покойник, семьдесят лет назад расстрелянный у просёлочной дороги под Тихвином. Моя третья правнучка подарила мне ещё одну жизнь. Она стала моим воплощением, моим вторым "я" на нашей, извиняюсь за слова, яростно прекрасной и отчаянно грешной Земле.
К восемнадцати Машенька объездила с концертами всю Европу, за два следующих года - весь мир. В день своего двадцатилетия она давала концерт для скрипки с оркестром на сцене санкт-петербургской Капеллы. А вечером у нас ожидался семейный ужин. В тесном кругу, для своих.
Сонечкиными стараниями праздничный стол ломился от блюд, а неотличимые друг от дружки Това и Двойра таскали с кухни всё новые и новые. Успевшие в ожидании именинницы ополовинить бутылку сорокоградусной Вася и Яник пели вразнобой "не кочегары мы, не плотники". Старенький Ося скрипучим голоском подтягивал. Наводила последний марафет располневшая Яночка. А потом... Потом отворилась входная дверь, и в гостиную впорхнула Машенька. Светловолосая и голубоглазая, с ямочками на щеках. Но я не смотрел на неё, не смотрел на своё новое воплощение на Земле. Потому что в дверях застыл рослый плечистый красавец с вороными волосами до плеч. Он был в смокинге, и красная бабочка кровавым росчерком перерезала белоснежную рубаху.
- Знакомьтесь, - зазвенел Машенькин голос. - Это мой папа, Янкель Иосифович Эйхенбаум. Мама, Софья Борисовна. Дедушка...
Она перечисляла родню, но я не слышал - у меня разрывалось от боли отсутствующее сердце, потому что я уже понимал, знал уже, что...
- А это Тарас Попов, - пробились сквозь стекло новые слова, - мой друг. Он дирижировал оркестром сегодня. Он очень талантливый, но это не главное. Час назад Тарас сделал мне предложение.