− Обратите внимание на её внешний вид. Советские девушки, комсомолки в таких нарядах на экзамен не являются. Одни каблучищи чего стоят. Сантиметров девять, никак не меньше. И где она такие раздобыла? А её манеры пения, это же...
− Во-первых, является только господь Бог, − оборвал соседку председатель, а во-вторых, дайте, в конце концов, послушать. Мы же набираем студентов на хоровое отделение, и наличие голоса − наипервейшее требование. А у неё он есть! И с этим нельзя не согласиться.
Инокентий Петрович окинул взглядом переминающихся с ноги на ногу абитуриентов их мам и пап, а также сочувствующих, просителей и ходатаев. Улыбнулся, снял очки, отодвинул на расстояние вытянутой руки судьбоносный листок, откашлялся и начал читать список зачисленных.
Наташа, успевшая сменить импортные туфли, не наши, советские, сжимала руку, стоящего рядом отца и покусывала губы, но так, чтобы никто этого не заметил.
***
− Особо хочу остановиться на кандидатуре Врольской Натальи Ароновны. Скажу честно, мнение членов приёмной комиссии не было единогласным, но всё же мы решили девушку принять, но только при условии, что она в дальнейшем досконально изучит книгу под названием "Моральный кодекс строителей Коммунизма" и будет неуклонно ему следовать!
Отец Наташи, смахнул с глаза невольную слезу, погладил ярко-красный коленкоровый дочкин диплом, и с гордостью посмотрел на сидящую рядом жену:
− Выросла, совсем взрослая стала. Бог даст, через годик-другой в телевизоре замелькает. Будем с тобой, на старости лет, чёрно-белую дочурку по "ящику" разглядывать.
− Лишь бы муж хороший попался. А то, чего доброго, упрячет наше сокровище в четырёх стенах и вообще запретит о сцене думать. Разве мало таких примеров... − женщина хотела ещё что-то добавить, но осеклась, увидев, как их дочь, весело беседует с оркестрантами, раскладывающими на сцене свои инструменты.
− А сейчас, дорогие гости нашей "Чайки" для вас выступит выпускница, комсомолка, отличника и просто красивая девушка Наташа, поприветствуем, поддержим, − при этих словах, руководитель ресторанного ансамбля, галантно взяв девушку под руку, подвёл её к микрофону, − что будешь петь?
− Одну из любимых песен восточноевропейских евреев − ашкеназов! Тум-балалайка. Исполняется на идиш.
Ресторан − окаменел. Официанты, нёсшие подносы, застыли как жена Лота при бегстве из Содома, все как один превратившись в соляные столбы. Многочисленные посетители этой точки общепита дружно перестали желать и уставились на сцену.
Отношения огромного Советского Союза и маленького Израиля, в те годы, были не очень, и это ещё мягко сказано.
А из динамиков уже неслось сольное пение Врольской. (никто из музыкантов, даже и не думал ей аккомпанировать).
Девушка кончила петь, но никто из слушателей не аплодировал.
− Вам не понравилось? Давя предательский комок в горле, еле слышно спросила Наташа.
− Ну, почему же. У вас прекрасный голос, пойте ещё, нам на радость,− к сцене пробрался мужчина с проседью в волосах и протянул девушке, невесть откуда взявшийся букетик немного увядших цветов:
− Мне надо с вами побеседовать, вон там мой столик, не сочтите за труд, присоединяйтесь.
− Я здесь с родителями, − с вызовом парировала девушка, отдёргивая тянувшуюся к цветам.
− Экая вы.... Недотрога. Я же не против, берите своих родителей, и обсудим вместе ваше дальнейшее будущее.
− Что? Какое ещё будущее? − пришёл на помощь девушке её отец, − кто вы вообще такой?
Незнакомец улыбнулся, полез в карман и протянул украшенный вензелями кусочек картона.
"Руководитель государственного джаз-оркестра, при республиканской филармонии Эдуард Розендаум" − хором прочитали, отец и дочь, впервые в жизни увидевшие диковинную визитную карточку.